– Отряд должен подойти послезавтра, шестнадцатого. Успеем.

– Комиссар спрашивал, не предпримут ли наши войска масштабную операцию по освобождению императора и его семьи. Это понятно. Руководство Уралсовета прорабатывает все варианты возможного развития событий. Меня насторожило одно обстоятельство. Голощекин добавил, мол, если командующему Сибирской армией станет известно о планирующемся вывозе царской семьи. Значит, он допускает, что в городе могут работать агенты нашей разведки.

– Но вас-то Голощекин не подозревает? – спросил Бартов.

– А черт его знает, Андрей. Дает понять, что верит мне, а как на самом деле, сказать сложно. Но думаю, что насчет суда над царской семьей в Москве он сказал правду. Продолжать и дальше удерживать ее в Екатеринбурге бессмысленно и опасно. Сибирская армия и чехи продвигаются довольно быстро. Скоро большевикам придется думать не только об эвакуации семьи, но и о том, как спасти собственную шкуру. Проводить суд здесь бессмысленно. Ленину нужен открытый процесс. Вполне возможна показуха перед Европой, помилование государя и передача семьи немцам. Советам нужно добиться признания хотя бы той же Германией и Австро-Венгрией.

– Но они сами на пороге революции и поражения в войне, – сказал Бартов.

– Так ли это важно? Большевики могут передать семью датчанам или англичанам. Главное в том, что она пока еще нужна Москве живой.

– Не дождутся, – заявил Беркутов.

Белый улыбнулся:

– Если ничего не изменится, то успеем.

– А что может измениться?

Штабс-капитан вздохнул:

– Все, что угодно.

Он оказался прав.

В 6 часов утра, когда Кириллин отбыл на хутор для доклада Покровскому о планах большевиков, штабс-капитана Белого срочно вызвали в совет. Боле того, за ним прислали автомобиль.

Разведчик с тревожным предчувствием прибыл к Голощекину. Тот находился в кабинете вместе с председателем ЧК Лукояновым и двумя чекистами у двери. Это был очень плохой знак, но Белый держал себя в руках.

– Здравия желаю, Филипп Исаевич!

– Вижу, что вы прибыли, господин Белый.

– Господин?

– Ну не товарищ же. Да вы проходите. Присесть не предлагаю, разговор у нас короткий. Помнится, вчера вы утверждали, что командование Сибирской армии не станет менять планы наступления и что-либо предпринимать для освобождения Романовых, не так ли?

– Так точно. Я высказал свое мнение. Разве что-то изменилось?

– Изменилось, к сожалению, для вас, господин штабс-капитан.

– Не понимаю.

– Объясню. Во-первых, полковник Гришин отправил-таки к Екатеринбургу кавалерийский отряд с задачей освобождения семьи Романовых. До этого он тайно, как ему казалось, переправил к городу разведывательную группу, а еще раньше… Но об этом поговорим отдельно. Так вот, сегодня ночью отряд поручика Игнатьева был разгромлен нашими подразделениями у Тюмени.

Ни единый мускул не дрогнул на лице Белого, хотя сообщение Голощекина означало не только крах всей операции по освобождению царя, но и полный провал самого штабс-капитана.

– Повторяю, вчера я высказал свое личное мнение. Выходит, ошибся. Кстати, я не исключал появления у города мелких групп противника.

– Верно, не исключали. Когда вы в последний раз встречались с офицерами этой группы? Вчера?

– Я вас не понимаю.

Вперед вышел председатель ЧК.

– Перестаньте ломать дурачка, штабс-капитан! Нам…

Его прервал Голощекин:

– Не горячитесь, товарищ Лукоянов. Спокойнее, зачем кричать? – Он повернулся к Белому: – Вы не ответили на вопрос, господин штабс-капитан.

– Повторяю, я не понимаю, о чем идет речь.

– Вы неправильно себя ведете. За вами следили. Да, задолго до того, как выслать сюда разведывательную группу, полковник Гришин внедрил ко мне своего агента, то бишь вас, господин Белый. Но все тайное когда-нибудь становится явным. Как видите, мы не спим. Вы полностью разоблачены. О том, что вы вражеский разведчик, я знал вчера, когда разговаривал с вами.

– Почему же сразу не арестовали?

– Неужели не ясно? Вы должны были передать командиру разведывательной группы информацию, полученную от меня. Так вы и сделали.

– Полная чушь. Если бы вы кого-то взяли, то сейчас устроили бы нам очную ставку.

– А зачем брать? Пусть командир разведгруппы думает, что Романовых вывезут в Москву.

– А вы, значит, в это время расправитесь с государем?

– Он предстанет перед судом.

– Если кто может судить императора, то только Господь Бог. Хотя вам, безбожникам, на это плевать.

– Верно, штабс-капитан, плевать. Сдайте оружие, вы арестованы.

Белый расстегнул кобуру, достал наган, резко направил ствол в грудь Голощекина, но выстрелить не успел. Чекисты, стоявшие сзади, опередили его. Офицер, верный императору, рухнул на пол.

– Какого черта? – вскричал Голощекин. – У него в барабане не было патронов, местная ведунья постаралась. Он нужен был нам живым, а вы!..

– Могли бы и предупредить, – сказал чекист, вкладывая револьвер в кобуру.

Голощекин повернулся к Лукоянову.

– В чем дело, Федор Николаевич?

Председатель ЧК пожал плечами.

– Так получилось, Филипп Исаевич. Мне пришлось заменить предупрежденных людей, а этих я проинструктировать не успел.

– Ты понимаешь, что теперь мы не возьмем командира разведгруппы?

В Гавриловом хуторе Покровский тут же принял Кириллина.

– Доброе утро, подпоручик. Судя по тому, что вы сами прибыли сюда, у вас срочные новости.

– Доброе утро, князь. Да, у меня сведения, переданные штабс-капитаном Белым через Владимира Беркутова.

– Слушаю.

– Девятнадцатого или двадцатого июля большевики собираются перевезти царскую семью в Москву для открытого суда. Белый узнал об этом от Голощекина. Штабс-капитан считает, что большевики вполне могут провести суд, приговорить императора к расстрелу, затем помиловать и передать Германии либо государствам Антанты, дабы наладить отношения с Европой и получить признание хотя бы одной страны.

Покровский отрицательно покачал головой.

– Если бы Ленин хотел этого, то он уже давно приказал бы доставить семью в Москву, а не тянул бы до последнего. Что-то здесь не то. Как-то слишком уж неосмотрительно Голощекин, человек далеко не глупый, выдал Белому, бывшему царскому штабс-капитану, секретную информацию. Что по этому поводу думает сам Николай Алексеевич?

– Белый считает, что Голощекин доверяет ему.

– И называет дату, которая должна держаться в строжайшей тайне даже от ближайших соратников?