– Раз уж вы разрешаете мне использовать телефон, – говорит он, – есть кое-что еще, что я хочу вам показать.

Теперь, когда я видела его жену, дочерей, собаку и погибшего сына, мне интересно, чем еще он хочет поделиться.

– Вот, – говорит он, протягивая руку ко мне. Я беру телефон и узнаю страницу сайта New York Times. На ней – рецензия на новый сезон сериала Джона.

– Прочитайте последний параграф, – говорит он.

Я проматываю до конца, где критик поэтично высказывается о направлении, которое приняло шоу. Главный герой, пишет автор, начал проявлять проблески своей глубинной человечности, не теряя остроты характера, и это делает его более интересным. Отблески его сочувствия – восхитительный сюжетный поворот. Если раньше зрителей приковывало его извращенное отсутствие уважения к другим, утверждает критик, то теперь мы не можем оторваться от того, как он пытается согласовать это с тем, что спрятано глубоко внутри. Рецензия заканчивается вопросом: «Что еще мы обнаружим, если он продолжит раскрываться?»

Я отрываюсь от телефона и улыбаюсь Джону.

– Я согласна, – говорю я. – Особенно с вопросом, поставленным в конце.

– Симпатичная рецензия, да? – говорит он.

– Да, и не только.

– Нет-нет, не начинайте делать вид, будто мы снова говорим обо мне. Это главный герой.

– Хорошо, – говорю я.

– Отлично, – говорит он. – Давайте на этом и остановимся.

Я ловлю взгляд Джона.

– Почему вы решили мне это показать?

Он смотрит на меня, как на идиотку.

– Потому что это отличная рецензия! Это же New York Times, черт возьми!

– Но почему именно этот параграф?

– Потому что это означает, что мы далеко пойдем. Раз этот сезон так хорошо принимают, канал не сможет не дать нам новую сделку.

Я думаю о том, как трудно Джону чувствовать себя уязвимым. Какой стыд и зависимость он испытывает в такие моменты. Как пугающе выглядит эта связь.

– Ладно, – говорю я. – Не терпится увидеть, как герой, – я изображаю в воздухе кавычки, как это делает Джон, – будет развиваться в следующем сезоне. Думаю, в будущем многое возможно.

Тело Джона отвечает за него: он краснеет. Пойманный, он краснеет еще сильнее.

– Спасибо, – говорит он.

Я улыбаюсь и встречаюсь с ним взглядом; он смотрит мне в глаза добрых двадцать секунд, прежде чем снова отворачивается. Глядя в пол, он шепчет:

– Спасибо за… ну, в общем. – Он ищет верное слово. – За все.

Мои глаза снова наполняются слезами.

– Всегда пожалуйста, – говорю я.

– Ладно, – говорит Джон, прочищая горло и укладывая свои напедикюренные ноги на диван. – Раз уж мы закончили с прелюдиями, о чем нам теперь разговаривать?

Есть две основных категории людей, которые настолько подавлены, что обдумывают самоубийство. Первые думают: у меня была отличная жизнь, и если я смогу справиться с этим жутким кризисом (со смертью любимого человека или затяжной безработицей), мне будет к чему стремиться. Но что, если я не смогу? Вторые думают так: моя жизнь бесплодна, и мне не к чему стремиться.

Рита – из второй категории.

Конечно, история, с которой пациент приходит на психотерапию, может быть не той же самой историей, с которой он живет. То, что было включено в рассказ вначале, может оказаться уже вычеркнутым; то, что осталось в стороне, становится центральной сюжетной линией. Некоторые главные герои становятся второстепенными, некоторые второстепенные персонажи занимают основные позиции. Собственная роль пациента тоже может измениться: от массовки до протагониста, от жертвы к герою.

Через несколько дней после своего семидесятилетия Рита приходит на очередную сессию. Никакого самоубийства. Она приносит мне подарок.

– Это на мой день рождения, но для вас, – говорит она.

Подарок красиво обернут, и она просит меня открыть его при ней. Коробка тяжелая, и я пытаюсь угадать, что внутри. Бутылочки моего любимого чая, который она приметила в моем офисе? Большая книга? Набор гротескных чашек, которые она начала продавать на своем сайте? (Я очень надеюсь на последнее.)

Я разрываю слои оберточной бумаги: на ощупь это что-то керамическое (кружки!), но, вынув этот предмет, я смотрю на Риту и улыбаюсь. Это салфетница, исписанная словами «Рита говорит: “Не испорти все!”». Дизайн одновременно дерзкий и непритязательный – как и сама Рита. Я разворачиваю предмет и замечаю ее фирменный логотип: ИП «Надежда умирает последней».

Я начинаю благодарить ее, но она меня перебивает.

– Это отсылка к нашему разговору о том, почему я не беру салфетки, – говорит Рита, словно я не понимаю. – Раньше я думала: да что не так с этим психотерапевтом, которая то и дело твердит о том, какими салфетками я пользуюсь? Я не понимала этого, пока одна из девочек, – она имеет в виду девочек из «привет-семейства», – не увидела, как я достаю платочек из сумки, и не сказала: «Фу-у-у! Мама говорит, никогда нельзя использовать грязные салфетки!» И я подумала: а ведь мой психотерапевт тоже. Каждому нужна свежая пачка салфеток. Так почему бы не добавить шикарный футляр?

Она произносит слово «шикарный» с иронией в голосе.

То, что Рита сегодня пришла на сессию, не означает, что ее психотерапия заканчивается, а я не измеряю успешность наших встреч тем, что она еще жива. В конце концов, что, если Рита решила не совершать суицид на свой юбилей, но все еще находится в тяжелой депрессии? Сегодня мы празднуем не столько ее физическое присутствие, сколько продолжающееся эмоциональное возрождение – риск, который она взяла на себя, чтобы начать двигаться от окостенения к открытости, от самобичевания к чему-то вроде самопринятия.

Так что у нас сегодня много поводов для праздника, но терапия Риты продолжится, потому что от старых привычек трудно избавиться. Потому что боль утихает, но не исчезает. Потому что разорванные отношения (с собой и со своими детьми) требуют чуткого, осознанного восстановления, а новые для развития нуждаются в поддержке и самосознании. Если Рита хочет быть с Майроном, ей нужно лучше понимать себя и свои проекции, свои страхи, ревность, боль и разочарование, чтобы этот новый брак – четвертый по счету – стал последним. И первой прекрасной историей любви.

Майрон, оказывается, не отвечал на письмо Риты целую неделю. Она переписала от руки свое послание и засунула его в почтовый ящик. Поначалу Рита мучительно обдумывала, что могло произойти. Зрение было уже не таким хорошим, как раньше, а артрит мешал просунуть письмо в слегка проржавевшую щель. Могла ли она случайно положить письмо не туда – например, в ящик «привет-семейства»? Это было бы ужасно! Она не могла избавиться от этой мысли всю неделю, накручивая себя, пока от Майрона не пришло сообщение.