Ты занялся тем, что начал составлять стоявшую тут и там посуду в посудомоечную машину. Казалось, каждый предмет издает невыносимый шум.

– Бокал вина?

Я покачала головой. Ты бросил на меня пристальный взгляд: я всегда выпивала бокал-другой перед сном, а вечер сегодня выдался трудный. Но на моем языке вино превратилось бы в уксус. И я все еще не могла открыть рот. Я понимала, что мы уже бывали в этой точке прежде. И все же я наконец осознала, что мы не можем больше продолжать возвращаться в это место – вернее, в эти места; иными словами, мы не можем до бесконечности жить в параллельных вселенных с такими диаметрально противоположными героями, не переселившись в конечном итоге в другие места в самом что ни на есть приземленном, буквальном смысле.

Вот и все, что потребовалось: я отказалась от бокала вина, ты воспринял это как проявление враждебности. В нарушение привычных ролей – традиционно в нашей семье алкоголиком была я – ты схватил банку пива.

– Мне не показалось целесообразным, – начал ты, мстительно отхлебнув большой глоток, – приносить извинения этой Пагорски после слушаний. Это может помочь защите, если дело окажется в суде.

– Не окажется, – сказала я. – Мы не станем подавать в суд.

– Что ж, я и сам предпочел бы не подвергать подобному Кевина. Но если школьный совет позволит этой извращенке продолжать преподавать…

– Это не может больше продолжаться.

Хоть я и не была до конца уверена, что имею в виду, я чувствовала это со всей возможной силой. Ты ждал, что я объяснюсь.

– Это зашло слишком далеко.

– Что зашло слишком далеко, Ева? Давай ближе к делу.

Я облизнула губы.

– Раньше это в основном касалось только нас. Моих стен с картами. Потом, позже, это были незначительные события – например, экзема. Но сейчас все серьезнее: глаз Селии, карьера учительницы. Я не могу больше отворачиваться. Даже ради тебя.

– Если карьера этой дамы под угрозой, то ей некого винить, кроме себя.

– Я считаю, нам стоит подумать о том, чтобы отправить его в школу-пансион. В какую-нибудь старомодную, со строгими порядками. Я никогда не предполагала, что скажу это, но может, даже в военную академию.

– Эй, притормози! Наш сын подвергся сексуальному домогательству, и твой ответ на это – отправить его на курсы молодого бойца?! Господи, да если бы какой-нибудь урод приставал к Селии, ты бы сейчас уже сидела в полицейском участке, заполняя бумаги! Ты бы звонила в «Нью-Йорк таймс» и в десяток групп поддержки, и не думала бы про школу в Аннаполисе[268] – ты бы вечно держала ее у себя на коленях!

– Потому что, если бы Селия рассказала, что кто-то к ней лез, то ситуация была бы гораздо более серьезной, чем ее рассказ. Селия с большей вероятностью позволила бы какому-нибудь гнусному мужику годами себя лапать, потому что не хотела бы, чтобы у хорошего человека возникли неприятности.

– Я знаю, что за этим стоит: типичные двойные стандарты. Лапают девочку – ох, это ужасно, закройте этого психа в тюрьме. Но если женщина облапала мальчишку – ух ты, повезло парню, попробовал клубнички; спорим, он даже удовольствие получил! Но только потому что мальчик выдает ответную реакцию – физиологический рефлекс – это не означает, что подобное не может быть оскорбительным, унизительным изнасилованием!

– В профессиональном смысле, – сказала я, терпеливо прижав указательный палец ко лбу, – мне, наверное, повезло. Но я никогда не считала себя такой уж особенно умной. Кевин откуда-то унаследовал этот ум. Так что ты должен был по крайней мере рассмотреть возможность того, что все это – лишь садистская подстава.

– Только потому, что встрял Ленни Пью, ты решила, что это шоу – фальшивка…

– Ленни не «встревал», он просто не выучил свой текст. Он ленив и по-видимому, дрянной ученик по части актерского мастерства. Но Кевин явно надоумил других мальчиков на это.

– Чушь!..

– Ему незачем было называть ее уродиной. – Я вздрогнула от воспоминания. – Он ее добивал.

– Какая-то нимфоманка совращает нашего сына, и единственный человек, о котором ты беспокоишься…

– Ты заметил, что он сделал одну ошибку? Он сказал, что она заперла дверь. Потом он заявил, что «выбежал из кабинета» после того как она добилась своего. Знаешь, эти двери даже не запираются изнутри. Я проверила.

– Ну и подумаешь, что она не заперла ее в буквальном смысле! Очевидно же, что он почувствовал себя в ловушке! А главное: зачем, бога ради, Кевину выдумывать такую историю?

– Не могу сказать, – пожала плечами я. – Но это, конечно, согласуется.

– С чем?

– Со злым и опасным мальчиком.

Ты холодно посмотрел на меня.

– Я только одного не могу понять: ты пытаешься причинить боль мне, причинить боль ему, или это какое-то беспорядочное самобичевание?

– Сегодняшний «процесс ведьм» был достаточно мучительным. Самобичевание можно исключить.

– Ведьмы – это миф. А педофилы еще как реальны. Достаточно одного взгляда на эту чокнутую, чтобы понять, что она неуравновешенная.

– Это такой тип людей, – сказала я. – Она хочет им нравиться. Она добивается их расположения тем, что нарушает правила, выбирает пикантные пьесы и употребляет на уроке слово «трахать». Может, ей даже немного нравится мысль о том, что они на нее пялятся, но не такой ценой. И нет ничего незаконного в том, чтобы быть жалким существом.

– Но ведь он не говорил, что она расставляла ноги и умоляла, как это рассказывал Ленни Пью? Нет, она немного увлеклась и переступила черту. На нем даже брюки остались. Я прямо вижу, как это происходило. Именно это меня и убедило. Он бы не стал выдумывать ту часть про «через джинсы».

– Интересно, – сказала я. – Именно поэтому я поняла, что он лжет.

– Ты меня запутала.

– Через джинсы. Это была просчитанная достоверность. Он искусно изобразил правдоподобность.

– Так, давай-ка проясним. Ты не веришь в его историю, потому что она слишком правдоподобная.

– Совершенно верно, – ровно согласилась я. – Может быть, он коварный и злобный, но его учительница английского права. Он отлично соображает.

– Разве было похоже, что он хочет давать показания?

– Разумеется, нет. Он же гений.

И тут это случилось. Когда ты рухнул на стул напротив меня, ты оказался в тупике не только потому, что я приняла решение и ты мог побороть мое убеждение в том, что Кевин – коварный негодяй, не больше, чем я могла побороть твое – в том, что он лишь неправильно понятый невинный мальчик-хорист. Все было гораздо хуже. Больше. Твое лицо опало и стало очень похоже на то, каким я увижу лицо твоего отца, поднимающегося по лестнице из подвала: словно все твои черты искусственно поддерживались гвоздиками, которые внезапно выпали. В этот момент ты и твой отец могли показаться почти ровесниками.

Франклин, я никогда не ценила того, сколько энергии ты вкладывал в то, чтобы сохранить эту фантазию: что мы – в целом счастливая семья, чьи пустяковые, преходящие проблемы лишь делают жизнь интереснее. Может быть, в каждой семье есть человек, кому назначено создавать эту привлекательную упаковку. Как бы то ни было, ты внезапно ушел со своей должности. В той или иной форме мы бесчисленное количество раз приходили к этому разговору с той же привычной верностью, которая заставляет другие пары каждое лето ездить в один и тот же загородный дом. Но наступает момент, когда такие пары должны оглядеть свой до боли знакомый коттедж и сказать друг другу: на следующий год попробуем другое место.

Ты прижал пальцы к закрытым глазам.

– Я думал, мы протянем до того, как дети уедут из дома. – Голос твой был безжизненным. – Я даже думал, что если мы дотянем до того времени, то может быть… Но это еще десять лет, и это слишком много дней. Я могу смириться с годами, Ева. Но не с днями.

Никогда еще я так полно и осознанно не жалела, что родила нашего сына. В тот момент я бы даже могла отказаться от рождения Селии, чьего отсутствия бездетная женщина пятидесяти лет не знала бы достаточно хорошо, чтобы о нем горевать. С самого юного возраста была лишь одна вещь, которой мне хотелось, – помимо того, чтобы выбраться из Расина, штат Висконсин. И это был хороший мужчина, который любил бы меня и оставался мне верным. Все остальное являлось добавочным, как бонусные мили для часто летающих пассажиров. Я могла бы прожить без детей. Я не могла жить без тебя.

Но