Тут речь его изменилась, он заговорил горячо, сбивчиво, словно захваченный только что пришедшей на ум мыслью. Как математик, внезапно осененный идеей, что скрывалась от него годами.

– Ох, нет. Не так, теперь я понимаю. Джулиан не был вашим агентом. Он был вашим любовником, но никогда не был вашим агентом. Тогда как я никогда не был вашим любовником, но был только агентом. Потому что вы догадывались, что любой, кто станет раскапывать обстановку в Кембридже тридцать первого года, немедленно обнаружит ваше присутствие там. И вы вывели их на Джулиана, прикрыв меня.

Горящий взор единственного глаза устремил Левицкий на юношу.

Тот словно не мог остановиться и прекратить разговор; он будто понимал, что больше такой возможности у них не будет. Он наслаждался счастьем сказать то, о чем не скажет уже никогда даже себе.

– И когда вы узнали о том, что Лемонтов сбежал и что американцам, а значит, и британцам стало все известно, то вы решили, что необходимо подтвердить их подозрения в том, что русским шпионом является Джулиан, которого вы завербовали.

Они послали беднягу Флорри. А вы, преодолев адовы трудности, вышли на встречу с Джулианом тогда, когда вас мог застать Флорри. И тот, конечно, сообщил в Лондон о том, что их подозрения верны. Он славно подтвердил их собственные заблуждения. И вы позаботились о том, чтобы Джулиан погиб, ушел от их расспросов, стал для них недосягаем. Дело было закрыто. Навсегда. Англия получила своего шпиона, а я получил свое будущее.

Молодой человек мгновение помолчал, набирая в грудь воздуха.

– Теперь они удовлетворены. Я возвращаюсь в Лондон в самое ближайшее время. Видимо, мне предложат место сотрудника в МИ-шесть. Думаю, это чрезвычайно своевременно для меня. Предстоит война с Гитлером, штаты раздуют, старые сотрудники получат повышения.

Дверь чуть приоткрылась, и из-за нее послышался голос Павла Романова:

– Время истекает.

Молодой человек подошел еще ближе; он уже говорил едва слышным шепотом.

– Это я посылал донесения из Испании. Через специальный канал связи ГРУ, через Амстердам. Все репрессии, аресты, все это организовал я. Это моя информация, которая…

Тут он внезапно замолчал, будто дойдя до той мысли, что тревожила его больше всего.

– Дело не только в этом. Вам известно, что мне еще было поручено? Известно, почему меня послали в Испанию? Из-за золота, Иваныч. Из-за обыкновеннейшего золота.

Левицкий изумленно смотрел на него.

– Они сняли для меня виллу, и однажды ночью туда прибыл грузовик с сотней металлических ящиков. Потом еще один, и еще. Я был в те дни самым богатым человеком в мире. Романов рассказал мне, что они побоялись отправлять золото морем из-за подводных лодок, а поставить охрану тоже побоялись. В конце концов испанцы могли передумать и потребовать свое золото назад. Потому они и решили надежно укрыть его. И спрятали на моей вилле. И все эти месяцы моим настоящим занятием было нянчиться с золотым дитятей, пока не был сооружен этот аэроплан. Теперь они могут добираться отсюда на родину, не делая ни единой остановки.

Левицкий молчал.

– Все точно как на Западе, Иваныч. Все ради наживы, что угодно ради богатства. Я ненавижу их всей душой.

– Тсс! – остановил его Левицкий и схватил за руку.

– Ненавижу! – повторил молодой человек.

И тут Дэвид Гарольд Аллен Сэмпсон разрыдался.

– Ты должен уметь держать себя в руках, – хрипло зашептал Левицкий. – И должен уметь платить назначенную цену. Уметь приносить жертвы. Согласиться на смерть ради своих идей – этого еще недостаточно. Это самопожертвование дурака. Ради своих идей ты должен научиться убивать. Чтобы освободить мир от казачьих погромов, надо быть готовым пролить кровь, понимаешь? Я принес в жертву собственного брата. Пожертвовал любимым человеком. И тем, кто однажды спас мне жизнь. Таков ход истории.

Он обнял юношу обеими руками, притянул к себе его голову и крепко поцеловал.

– Время, – окликнул их еще раз Романов.

– Ты должен добраться до задней линии этой шахматной доски, – продолжал старик, – и принести невинным жертвам достойные их почести.

Они услышали приближающиеся шаги Павла.

Молодой человек быстро зашептал:

– Я больше ни во что не верю, Эммануэль Иванович. Ни в революцию, ни в политику, ни в историю. Это только покровы для убийств и воровства. Но теперь я нашел образ, мысль о котором будет поддерживать меня всю жизнь. Я верю в вас. И я люблю вас.

Он скользнул в темноту.

Романов покатил кресло обратно через ангар к маячившему в темноте ночи аэроплану. Он не прекращал глупой болтовни.

– Надеюсь, это не было для вас уж очень тяжело, товарищ Левицкий? Он так настаивал на этой встрече. К тому же он подлинный герой. Вы умеете выбирать сотрудников, хитрый лис. ГРУ понимает и ценит вас, даже если этого не понимают Коба и НКВД. И мы пожертвуем всем ради этого юноши, даже вашей жизнью, герой. У этого молодого человека есть будущее.

«А у меня – прошлое», – подумал Сатана Собственной Персоной.

Тень гротескно большого колеса легла на его лицо.

В конце концов, жандармерию больше интересовало происхождение револьвера, чем труп какого-то неизвестного. Флорри объяснял – снова и снова, – что покушавшегося на его жизнь человека он никогда прежде не видел и что лишь по чистейшей случайности ему удалось одержать верх в той ужасной схватке. Ему пришлось провести три ночи в Лиможе – следующей станции по ходу следования поезда, пока жандармы решали, что с ним сделать, и пока Сильвия поправлялась в больнице. Скептично настроенная префектура потребовала внести денежный залог и предписала оставить их департамент как можно скорее, что он и так намеревался сделать, как только Сильвия наберется сил для дальнейшего путешествия.

Что же касается тела таинственного налетчика, то его документы оказались фальшивыми, никто не спрашивал о нем, и никто не объявил себя с ним знакомым. Предположения Флорри не простирались далее мысли о том, что это был какой-то полоумный грабитель с тяжелыми психическими отклонениями. Тело было вывезено на кладбище нищих и там без шума похоронено могильщиком и его малолетним подручным. Его багаж, о котором они не подозревали, но содержавший изрядную сумму денег и еще один комплект поддельных документов, бесследно исчез в легкомысленной неповоротливости французского железнодорожного ведомства.

Сильвия уговаривала Флорри ехать, обещая присоединиться к нему чуть позже, в Париже, но он настоял на своем. И однажды днем, когда ушибы зажили и отеки спали, ее выписали из больницы. Флорри предложил отправиться погулять в парк. У него есть к ней один вопрос, заявил он, ответ на который его очень интересует.

Дни стояли уже июльские, но не жаркие, а солнечные и ласковые. Ни одна страна на свете не расцветает так под летним солнцем, как это умеет делать Франция. Вдвоем они долго бродили по дорожкам парка, пока не присели, устав, на скамью у пруда, подле росших на берегу тополей. Воздух звенел пением птиц, в солнечных лучах плясали пылинки.