Посвящается Джорджу Ромеро и Крису Форресту Ромеро.

И Бургу.

Вы можете сказать, что это история любовного треугольника —Эрни Каннингейма, Ли Кэйбот и, само собой разумеется, Кристины. Но я хочу,чтобы вы поняли: Кристина была сначала.

Она была первой любовью Эрни, и, хотя я предпочитаю неговорить наверняка (совсем не с высоты житейской мудрости, которой достиг кдвадцати двум годам), мне кажется, что она была единственной настоящей любовьюЭрни. Поэтому то, что произошло, я называю трагедией.

* * *

Мы с Эрни выросли в одном квартале, вместе ходили вподготовительную и среднюю школы Либертивилла. И думаю, я был главной причинойтого, что Эрни там не съели с потрохами.

Он был рохлей, если вы знаете таких типов. В каждой школе ихбывает по крайней мере двое. Мужского пола и женского. Обоих не считают залюдей. У тебя плохой день? Завалил контрольную? Поссорился с предками и весьуик-энд просидел дома?

Нет проблем. Только разыщи одного из этих изгоев, так иноровящих улизнуть из холла сразу после уроков, и подойди к нему. Иногда их насамом деле изводят — уничтожают во всех отношениях, кроме физического; иногдаони находят что-нибудь, за что могут удержаться, и выживают:

У Эрни был я. Потом у него была Кристина. Ли появилась позжевсех.

Я только хотел, чтобы вы это поняли. Эрни нигде непринимали. Его не принимали в компании и смеялись над ним, потому что он былдолговязым — шесть футов при ста сорока фунтах со всем содержимым и паройздоровенных туристских бутсов. Его не принимали школьные интеллектуалы (самибезнадежные чужаки в таком месте, как Либертивилл), потому что он не имелспециальности. Эрни был остроумен, но его мозги не были созданы длякакой-нибудь одной вещи… если только ею не была автомобильная механика. Когдадело касалось машин, этот парень оказывался просто молодцом. Но его родители,которые оба преподавали в университете, не хотели и слышать о том, что их сын,получавший стипендию за успеваемость, может учиться на автомеханика. Правда,потом они все-таки разрешили ему окончить профессиональные курсы I, II и IIIкласса, но с тех пор его семейные отношения почти разладились. Его не принималите, кто увлекался наркотиками, потому что он не курил. Его не принимали ни водну уличную команду, потому что он не умел пить, а если вы его ударялидостаточно сильно, то он плакал.

О да, его не принимали и девчонки. Его железы были одержимыкаким-то буйным помешательством. Я хочу сказать, что Эрни буквально цвелпрыщами. Он мыл лицо, наверное, пять раз в день, принимал по меньшей мере дведюжины душей в неделю и перепробовал все кремы и патентованные средства,известные современной науке. Ничего не помогало. Лицо Эрни было, как обсыпнаяпицца, и он уже собирался смириться с тем, что таким оно останется на всюжизнь.

Но мне он все равно нравился. У него было хорошее чувствоюмора, и его голова умела придумывать всякие забавные шутки и развлечения. ЭтоЭрни научил меня строить муравьиные лагеря, когда мне было семь лет, и тогда мыцелое лето занимались тем, что наблюдали за этими маленькими педиками,зачарованные их усердием и убийственной серьезностью. Это Эрни предложил, когданам было по десять лет, однажды ночью набрать на конюшне сухих конских яблок инасыпать их под статую каменной лошади, стоявшую на лужайке перед мотелем«Либертивилл», как раз у дороги в Монроэвилл. Эрни первым узнал о шахматах. Онпервым узнал о покере. В дождливые дни, до той поры, когда я первый развлюбился, мои мысли прежде всего обращались к Эрни, потому что он знал, какизвлечь толк из дождливых дней. Может быть, это один из способов узнатьпо-настоящему одиноких людей… они всегда могут придумать, чем заняться вдождливые дни. И вы всегда можете позвать их. Они всегда дома. Всегда.

Со своей стороны, я научил его плавать. За год до окончанияшколы я устроил его на дорожные работы — из-за них мы здорово поругались с егородителями, которых ужасала мысль, что у их одаренного сына (не забывайте простипендию) будут перепачканные руки и красная шея.

К концу тех летних каникул Эрни впервые увидел Кристину ивлюбился в нее. В этот день я был с ним — мы возвращались вдвоем с работы — исмогу подтвердить свои слова перед престолом всемогущего Бога, если меняпопросят об этом. Брат мой, он пал, и пал очень крепко. Это было бы смешно,если бы не было так печально и если бы все не произошло так быстро. Это было бысмешно, если бы не было так плохо.

С чего же было так плохо?

Все было плохо с самого начала. И стремительно становилосьвсе хуже и хуже.

— О Боже! — внезапно воскликнул мой друг Эрни Каннингейм.

— Что такое? — спросил я. Его глаза были готовы вылезти изочков, а шея вывернута так, словно была на шарнирах.

— Дэннис, останови машину! Вернись!

— Да что тебе…

— Вернись, я хочу еще раз взглянуть на нее!

Вдруг меня осенило.

— Ох. Эрни, только не это, — сказал я. — Если ты имеешь ввиду ту… вещь, которую мы проехали…

— Вернись! — Он почти стонал.

Я вернулся, думая, что Эрни хочет сыграть со мной какую-тотонкую шутку. Но это было не так. На самом деле свершилось нечто ужасное. Эрнивлюбился.

Она была прескверной шуткой, и я никогда не узнаю, что Эрнив ней увидел в тот день. Левую часть ее ветрового стекла опутывала паутинатрещин. Задний бампер почти отвалился, а обивка выглядела так, словно над нейпоработали с ножом. Хуже всего было то, что под двигателем чернела широкая лужамасла.

Эрни влюбился в «плимут-фурию» 1958 года выпуска — один изтех, с большими длинными плавниками. На правой части ветрового стекла желтелбумажный листок с надписью: «Продается».

— Дэннис, ты взгляни на ее линии! — прошептал Эрни. Он бегалвокруг машины, как одержимый.

— Эрни, ты меня разыгрываешь, да? — произнес я. — Или у тебясолнечный удар? Скажи, что ты перегрелся на солнце. Я отвезу тебя домой, уложув постель, и мы обо всем забудем, ладно?

Однако я говорил без большой надежды. Он умел шутить, асейчас был скорее похож на сумасшедшего, чем на шутника.

Ничего не ответив, он уселся на заднее сиденье. Двадцать летназад оно было красным. Теперь вылиняло до бледно-розового.

Я набрал в легкие побольше воздуха и шумно выдохнул.