Эта вполне естественная удовлетворенность самим собой привела меня к мысли, что я мог бы написать прекрасное сочинение о суеверных преданиях различных народов, отличающихся друг от друга в зависимости от климата и местопребывания, начиная с Древнего Египта и до наших дней.

То была бы настоящая поэтическая история мира.

— Почему бы мне не сочинить такую поэтическую историю, по-иному любопытную, по-иному живописную, по-иному философскую, чем «Всемирная история» Боссюэ? Почему бы мне ее не сочинить, — воскликнул я, — вместо этой сухой и скучной истории галло-кимров, что в любом случае будет всего лишь летописью маленького народа, который возник, жил и угас в подчиненном положении, то ли составляя в давно минувшие времена одно из трех или четырех сотен племен Галлии, то ли будучи поглощен пиктами Цезаря, саксами Гарольда или норманнами Вильгельма?

И, озаренный этой неожиданной идеей, я бросился в кабинет, разорвал лист, где было начертано заглавие: «ИСТОРИЙ ГАЛЛО-КИМРОВ, с новыми исследованиями их происхождения, их обычаев, их языка, их переселений, их пятивековой борьбы против Великобритании и их упадка в нынешнем столетии», — а на следующей странице написал: «СУЕВЕРНЫЕ ПРЕДАНИЯ НАРОДОВ ВСЕГО МИРА, или История призраков, привидений, ларвов, ламий, теней, выходцев с того света, видений, вампиров и гулов от Гомера до отца Гриффе».

— Ну-ну! — воскликнула Мэри, входя в дом. — Это вы, господин Бемрод?.. Ни в коем случае не принимайтесь за работу, сейчас пойдете завтракать.

— Почему, — распрямляясь, спросил я ее с суровым видом, поскольку считал необходимым поддерживать обстановку на должной высоте, — почему, сударыня, вы вышли вопреки моему запрету?

— Вышла вопреки вашему запрету? — удивленно повторила Мэри. — Разве это называется выйти — пересечь площадь, чтобы зайти к бакалейщику?

— Все равно! Надо было предупредить меня об уходе.

— Но, ей-Богу, господин Бемрод, я видела, что вы заняты этим разрушением и поэтому не хотела вам мешать.

— Хорошо, на этот раз я вас прощаю; но сейчас, поскольку госпожа Бемрод может появиться с минуты на минуту, наведите порядок в гостиной.

— Сейчас, господин Бемрод, пока вы завтракаете… Когда вы пойдете наверх, все уже будет сделано.

— Нет, нет! — воскликнул я. — За завтраком вы должны мне прислуживать… Вы знаете, что врач рекомендовал оставлять меня одного как можно реже.

— Ах, это когда у вас была горячка, но теперь-то она уже прошла…

— Она может вернуться… Вы неосторожны!

— Но в таком случае, господин Бемрод, если вы будете держать меня при себе весь день, было бы справедливым удвоить мое жалованье… И если вы моего мужа держали при себе все ночи, то тоже должны были бы меня предупредить.

— Вашего мужа, дочь моя, я отправлю домой сразу по возвращении госпожи Бемрод, — ответил я, несколько смягчившись, — и вы получите достаточное вознаграждение за причиненное вам неудобство.

— Ну, если вы столь справедливы, мне не остается ничего другого, как повиноваться вашим приказам, господин Бемрод.

— Вы уже получили мои приказы, — важно ответил я ей. И я позавтракал более основательно, чем когда-либо за время моей болезни, прежде всего потому, что вместе со здоровьем возвращается и аппетит, а кроме того, и потому что работа, которую мне предстояло завершить, требовала дополнительных сил.

Стакан доброго вина увенчал мою трапезу и вместе со сладостным теплом вновь влил в мои жилы мужество.

Что касается Мэри, она, похоже, была так довольна моим обещанием, что пошла заниматься уборкой, напевая при этом старинную валлийскую песню и нисколько не интересуясь работой, которой я занимался на третьем этаже.

Я же, понимая значительность того, что мне предстояло свершить, поднялся наверх в глубокой задумчивости.

На лестничной площадке опять стало темно: наверное, в мое отсутствие ветер закрыл обе двери.

У меня хватило мужества вновь их открыть.

Правда, я все время слышал, как Мэри напевает свою песню.

Я взял лом и снова стал разрушать кладку. Через полчаса дубовая дверь была целиком обнажена.

— Мэри! — позвал я.

— В чем дело, сударь? — спросила она, поспешно поднимаясь на лестничную площадку.

— Мэри, — промолвил я, — не попадался ли вам в доме случайно какой-нибудь старый ключ, которым можно было бы открыть дверь средней комнаты?

— Как средней комнаты?

— Да… комнаты дамы в сером.

— Господи Иисусе! — вскричала Мэри, перекрестившись. — Неужели вы осмелитесь открыть эту дверь, господин Бемрод?!

— Почему бы нет? — ответил я, выпрямившись во весь рост.

— А ведь и правда, — проговорила служанка, — почему бы нет?.. Ведь дама в сером появляется только ночью и к тому же только в ночь между днем святой Гертруды и днем святого Михаила… Подождите, господин Бемрод, сейчас я поищу ключи и, как только найду, принесу их вам.

И она спустилась по лестнице, чтобы отыскать все ключи, хранящиеся в доме.

— Мэри! — крикнул я. — Мэри! Поднимайтесь, а не спускайтесь!

Но она меня не послушалась, хотя расслышала и, удаляясь, вполне резонно заметила:

— Если вы просите ключи, господин Бемрод, значит, нужно, чтобы я их вам поискала.

Я тоже мог бы спуститься и заняться поиском ключей, но удовольствовался тем, что спустился лишь на несколько ступенек и стал ждать служанку. Через несколько минут она поднялась ко мне с целой дюжиной ключей.

— Держите, — сказала Мэри. — О Боже мой, что за разор вы тут устроили!

— Мэри, вы сами видите, — заявил я торжественно, — я сделал то, на что не отважились ни каменщик, ни рудокоп.

— О, ведь вы-то человек образованный, господин Бемрод, и не верите во все эти глупости… Такое годится только для нас, бедных простолюдинов.

Гордыня моя восстала при мысли, что из-за предполагаемого у меня отсутствия суеверий я могу потерять все преимущества, завоеванные моим мужеством.

Не стоило становиться на голову выше толпы благодаря своей неустрашимости, чтобы извлечь из этого лишь одну заслугу, а именно — звание человека свободомыслящего.

Репутация человека свободомыслящего вовсе не являлась тем, на что я притязал — я притязал на репутацию человека бесстрашного.

— Мэри, — произнес я со всей серьезностью, — вы, как мне кажется, высказываетесь весьма легковесно о таинственных вопросах загробного мира и темных загадках вечности.

Вместо того чтобы разрушить этот предрассудок — веру в привидения, и светская и религиозная истории освящают его разными примерами.