Давно оставался открытым вопрос, насколько эти радикальные демографические сокращения уменьшали неравенство ресурсов. На эволюцию богатства должны были влиять смена государственной власти после падения стратифицированных империй ацтеков и инков и установления похожим образом стратифицированных доминионов испанцев. Чтобы определить влияние демографических изменений на рынок труда, необходимы точные данные. Джеффри Уильямсон в смелой попытке набросать «историю без свидетельств» для Латинской Америки утверждал, что простая мальтузианская логика предсказывает повышение реальных заработных плат в ответ на обширные потери населения XVI века, но не мог найти подтверждений своего предположения. В 2014 году положение изменило первопроходческое исследование доходов в Латинской Америке за три века, начиная с 1530-х годов. Рис. 11.1 показывает подъем и падение заработных плат работников в районе Мехико[426].

Рис. 11.1. Реальные заработные платы центральной Мексики, выраженные в минимальных потребительских корзинах, 1520–1820 (скользящее среднее за десять лет)

Эта перевернутая U-образная кривая заставляет задуматься о мальтузианской интерпретации изменения заработных плат в ответ на уменьшение населения и последующее восстановление, но необходимо объяснить отсутствие прогресса в XVI веке, когда смертность от эпидемий была особенно высокой. Ответ, возможно, заключается в том, что испанцы полагались на принудительные меры в обеспечении трудовых ресурсов в условиях, продолжив тем самым практику доколумбовых режимов принудительного труда. Интервенции правительства могли подавить требования повысить заработные платы на продолжительный период. Такая интерпретация хорошо согласуется с тем фактом, что принуждение было особенно интенсивным в ранние стадии испанского владычества в Мексике. После завоевания на протяжении первого поколения стандартной формой получения дохода элитой стала энкомьенда – право принуждать к труду местное население и собирать с него дань посредством прикрепления к индивидуальным бенефициарам. Такое право было отменено в 1603 году (за исключением рудников), хотя фактически продержалось до 1630-х. При этом количество энкомьенд уже снизилось с 537 в 1550 году до 126 в 1560-м.

Изначально заработные платы тоже были подвержены строгому регулированию, хотя со временем контроль над ними ослабевал. В Мексике XVI века размер оплаты устанавливало вице-королевство и повсеместно процветали принудительные меры. С начала XVII века либерализация трудового рынка позволила реальным платам расти. Результат был поразителен: если в 1590 году работникам предоставляли лишь минимум для выживания, то к 1700 году реальные заработные платы ненамного отставали от уровня зарплат Северо-Западной Европы, которые, как считается, на тот момент были самыми высокими в мире. Если наблюдаемая задержка в XVI веке была вызвана государственными интервенциями, то последующая либерализация привела к тому, что недостаток трудовых ресурсов действительно отражался на уровне оплаты. В отличие от трудовых указов Западной Европы во время Черной смерти, обычно не имевших особого эффекта, глубже укорененная модель принудительного труда в Мексике позволяла властям проводить более обширные интервенции. И полученные работниками выгоды продержались недолго: реальные заработные платы начиная с 1770 года постоянно падали и к 1810 году вернулись к минимуму выживания[427].

Пожалуй, самая поразительная черта увеличения реальных заработных плат в Мексике – это их невероятный масштаб: в четыре раза по сравнению с «простым» удвоением уровня городов Западной Европы до Черной смерти. Мексиканский подъем логично согласуется с предположением о более массивных потерях населения и, возможно, действительно указывает на них. Более поздняя смена тенденции на противоположную напоминает аналогичное развитие на большей части Европы ранней современности – хотя здесь она опять же более существенная и действительно сильнее, чем можно было предсказать одним демографическим восстановлением. Даже если масштаб наблюдаемых изменений и может вызывать сомнения в достоверности данных, общая картина кажется вполне ясной. Несколько поколений работников получали выгоду от недостатка рабочей силы после того, как он стал настолько острым, что уже невозможно было сдерживать действие рыночных институтов на уровень оплаты труда. За этой фазой по мере роста населения и уменьшения переговорной силы работников последовало возвращение к неблагоприятному первоначальному положению.

Косвенные показатели благосостояния, такие как общий уровень жизни и телосложение, в общих чертах соответствуют наблюдаемому повышению реальных заработных плат. Тем не менее, как это часто бывает в досовременной истории, имеющихся данных недостаточно для оценки влияния этих факторов на неравенство доходов как таковое. В широком смысле трудно представить, что увеличение реального дохода работников в четыре раза не произвело никакого выравнивающего эффекта, но пока что мы не можем зайти дальше этого основного предположения. С риском попасть в замкнутый круг рассуждений, было бы правомерно утверждать, что появляющиеся данные о Новом Свете, несмотря на все их ограничения, согласуются как с логикой выравнивания, обусловленного Черной смертью в Европе, так и с эмпирическими данными о Европе периода после чумы. Хотя элита испанских завоевателей и заняла положение, которое прежде занимал ацтекский правящий класс, сохранив тем самым концентрацию на самой вершине общества, сильное увеличение реального дохода по крайней мере некоторых групп работников должно было до какой-то степени снизить общее неравенство, пусть и, как оказалось, временно. Очень вероятно, что Мексика XVII века разделяла эту черту с Западной Европой XV столетия[428].

«Мертвецов стало больше, чем живых»: Юстинианова чума

Поиск дальнейших примеров выравнивания, причиной которого становятся пандемии, заводит нас дальше в прошлое. Черная смерть XIV века была не первой пандемией чумы в Старом Свете. За 800 лет до этого та же самая болезнь со столь же тяжелыми последствиями прокатилась по Европе и Ближнему Востоку: это была так называемая Юстинианова чума, пандемия которой (с перерывами) длилась в целом с 541-го примерно по 750 год. В тот раз чума впервые появилась в Пелузии (на побережье между Египтом и Палестиной) в июле 541-го, к августу добралась до Газы, а к сентябрю – до египетской метрополии Александрии. 1 марта следующего года император Восточной Римской империи Юстиниан заявил, что «смерть проникла во все места», хотя имперскую столицу Константинополь она охватила лишь месяц спустя, зато с самыми опустошительными последствиями: