Эти слова тотчас же заставили Жанну опомниться.

– Милостивый государь, – сказала она, – я желала бы, чтобы вы говорили с большим уважением об отце Гомаре. Если иногда нравоучения и кажутся смешными в устах молодого ветреника, то знайте, что те же самые мысли кажутся как нельзя более к месту в устах того, кому возраст и носимое им звание дали полное право рассуждать таким образом. Кроме того, не забывайте, что вы говорите об одном из членов моего семейства, который имеет полное право на мое уважение.

Этот упрек был вполне заслужен и потому сильно тронул Шарля-Генриха Сансона.

– Милостивая государыня, – отвечал он, – уверяю вас, что я никого не уважаю так, как отца Гомара. Но мысли, с которыми я вошел сюда, перевернуты вами вверх дном, и я не знаю, что теперь со мной. В одно и то же время мне хочется и смеяться, и плакать. С одной стороны, меня радует то, что я вас вижу во всем цвету молодости, такой веселой и такой прекрасной; с другой стороны – меня глубоко огорчает все то, что я слышал о вас от вашего почтенного дядюшки.

– Я вам очень благодарна за этот смех и за эти слезы, – лукаво возразила молодая девушка; – но так как наше знакомство состоялось очень недавно, и так как дядя мне никогда не говорил о своих отношениях к семейству, фамилию которого вы носите, то позвольте мне прекратить наш разговор и выбрать более удобный случай для возобновления нашего знакомства.

– Ах, госпожа Лансон, не поступайте со мной таким образом! – в глубоком огорчении воскликнул мой дедушка. – Правда, мое обращение к вам было смешно, но оно было вызвано, с одной стороны, чувством глубокого уважения и привязанности к вашему дядюшке, с другой – тем необъяснимым чувством, которое влекло меня к вам, даже прежде чем я узнал вас. Нет, не отталкивайте меня! Удостойте меня вашей дружбы. Кто знает, быть может, будет время, когда я пригожусь вам.

– Смотрите, – сказала смеясь молодая девушка, – то я было приняла его за шпиона моего дядюшки, а теперь он уже почти готов стать моим шпионом.

С этого времени Шарль-Генрих Сансон стал часто видеться с Жанной Вобернье. Если бы целью моего труда была эта соблазнительная интрига, то я подробно бы описал, какими нежными ласками пользовался мой дед у Жанны. Впрочем, сказать правду, в эту эпоху Жанна была не слишком скупа на ласки.

Но да позволят мне читатели не упоминать об этом, тем более, что мой дед в своих рассказах нам всегда говорил об этой подруге своей молодости, которая впоследствии сделалась графиней де Барри, с чувством глубокого уважения, Действительно, он сознавался, что любил ее, что был сильно поражен этой изумительной красотой, которая впоследствии смогла пробудить потухшие чувства безвременно одряхлевшего короля; но он никогда не говорил нам, что на эту любовь ему отвечали взаимностью.

Я думаю, что не имею права нарушать последовательность и рассказывать здесь о том страшном испытании, которое перенес мой дед, когда революция сделала жертвой подругу его молодости. Но мне не хочется упускать случая разоблачить нелепую басню о том, что дед мой предсказал Жанне смерть на эшафоте, басню, которая была помещена даже в собрании знаменитых процессов Сент-Эдма, отличающемся особенной достоверностью. Неправдоподобность этих рассказов уже достаточно убеждает в том, что это чистый вымысел; кроме того, мне хорошо известно, что никто из нашего семейства не отличался особенным даром пророчества.

Я уже рассказал, каковы были действительные отношения Шарля-Генриха Сансона и Жанны Вобернье; что же касается всех этих предсказаний и пророчеств, то вот обстоятельства, которые породили их. Графиня де Барри как фаворитка Людовика XV, которую враги ее выставляют одной из причин падения монархии во Франции, была не более как свидетельницей и жертвой революции. По странному стечению обстоятельств эта женщина родилась в Вакулере, в той самой маленькой деревне, в которой, как говорит предание, родилась Жанна д’Арк, дева-героиня, короновавшая короля и спасшая свое отечество. Легкомыслие и ветреность Жанны Вобернье не мешали ей необыкновенно гордиться этим случайным сходством с героиней XV века. Поэтому хотя церковь не почтила подвигов и мучительной смерти Жанны д’Арк и не причислила ее к лику святых, но госпожа Вобернье не редко призывала ее имя и считала ее своей небесной покровительницей.

Однажды, не знаю по какому случаю, Жанна упомянула при Шарле-Генрихе Сансоне имя своей покровительницы и произнесла свою обычную фразу: «Клянусь святой Жанной д’Арк, моей покровительницей!»

– Ах, Жанна, – заметил ей мой дед, пользовавшийся правом обращаться к ней с некоторой фамильярностью, – право, ты совсем не похожа на Орлеанскую девственницу, и если когда-нибудь судьба пошлет тебе твоего Карла VII, то мне кажется, что ты скорее будешь для него Агнесой Сорель, чем Жанной д’Арк.

Эти слова были действительно пророческими, но в то время никто еще и не думал о том, что им суждено осуществиться.

Известно, что отец Гомар любил свою племянницу со всей нежностью родного отца. Часто подолгу он говорил о ней с воодушевлением, выдававшим сильную его привязанность к ней, которую он, впрочем, и не старался скрывать. Так это было и во время, когда Шарль-Генрих Сансон был увлечен своей страстью к этому восхитительному созданию, одаренному такой красотой и низко павшему. Легко представить себе то волнение, которое испытывал мой дед, когда в пятницу вечером он возвратился от Жанны и снова встретился с Гомаром. Несколько часов, которые провел он с ней, решили его участь и заставили его горячо полюбить Жанну. Он с жадностью подхватывал каждое слово старого аббата, каждую минуту порывался открыть свою тайну, но благоразумие его удерживало. Парижский исполнитель приговоров не решился разоблачить своей тайны, вспомнив, что мнимая дочь Рансона де Вобернье, чтобы лучше скрыться от своего семейства, переменила даже первую букву в своей фамилии и называла себя госпожой де Лансон. Дед мой остался для нее кавалером де Лонгевалем, красивым молодым человеком, который смело выдавал себя за друга аббата Гомара, потому что хорошо знал, что дядя и племянница, или лучше сказать отец и дочь, не видятся друг с другом. Стоило разоблачить эту тайну хоть отчасти, чтобы совершенно разорвать все отношения между Жанной и моим дедом. На это никак не мог решиться Шарль-Генрих Сансон, совершенно ослепленный своей страстью к красавице Жанне.

Мало того, что эта женщина была почти идеально хороша, но в ней было столько естественности и задушевной веселости, что она была в состоянии в высшей степени завлекать всякого. В это время