Ему, к примеру, не действия какие-то, не лица являются в сновидении – разговор: «Видел во сне. Вопрос. Вы признаете, что любовь радостное чувство? Ответ. Да. Вопрос. Признаете, что могут быть условия, увеличивающие и уменьшающие ее? Ответ. Да. Вопрос. Какое действие на возможность любви производит забота о себе? Ответ. Уменьшающее. Вопрос. А обратное, самоотречение? Ответ. Увеличивающее. – Давайте так и делать…» <курсив Толстого>.

Самые главные мысли, над которыми постоянно, подчас мучительно, бьется Толстой, настолько сильны и необходимы, что они выдерживают нетронутыми обработку сном, не превращаются в «нелепости», «темные представления» сновидений, продолжают жить в них, не облекаясь в другие формы, как чистая материя мысли. Такие сновидения сродни тому менделеевскому, когда ученому представилась во сне периодическая таблица элементов. Раздумье, целиком охватившее Толстого, переходит из бодрствования в сон и из сна обратно в бодрствование, не преломляясь в призмах сна.

«Во сне видел: цель жизни всякого человека – улучшение мира, людей: себя и других. Так я видел во сне, но это неправильно. Цель моей жизни, как и всякой: улучшение жизни; средство для этого одно: улучшение себя. (Не могу разобраться в этом – после.) А очень важно. Так и есть, думал об этом, гуляя, и пришел к тому, что удовлетворило меня».

В записи явственна эта непрерывность духовной работы (бодрствование – сон – бодрствование). Помета в скобках – в сути сновидения он вполне разберется после – сделана будто прямо на месте, «во сне». В общем-то, так оно и было. Мысли и наблюдения сперва сосредоточиваются в записных книжках, а затем уже, с исправлениями и дополнениями, переносятся в дневник. «Денную» записную книжку Лев Николаевич обычно держит при себе в часы бодрствования, «спальная книжечка» лежит на его ночном столике. В «спальную книжечку» он вписывает мысли вечером – перед сном, утром – вставая, и ночью – пробуждаясь. Во время утренней прогулки ночные мысли, в том числе и мысли-сновидения, проверяются и уточняются.

Действительная действительность

Из толстовских записей узнаем про одно из ранних, «молодых» его сновидений. Сновидение это – очень характерное, типическое. Редко кому не снилось нечто подобное по внешнему развитию событий.

«Я видел во сне, что в моей темной комнате вдруг страшно отворилась дверь и потом снова неслышно закрылась. Мне было страшно, но я старался верить, что это ветер. Кто-то сказал мне: «Поди, притвори», я пошел и хотел отворить сначала, кто-то упорно держал сзади. Я хотел бежать, но ноги не шли, и меня обуял неописанный ужас. Я проснулся, и был счастлив пробуждением».

Сюжет интересен не только сам по себе, еще и по тому, как осмысляет его Толстой. «Чем же я был счастлив? – продолжает он. – Я получил сознание и потерял то, которое было во сне. Не может ли так же быть счастлив человек, умирая? Он теряет сознание я, говорят. Да разве я не теряю его, засыпая, а все-таки живу».

Реальное сновидение по-своему повторится в последнем томе «Войны и мира» – непреодолимым рубежом отсечет от всей прошлой жизни последние дни тяжело раненого князя Андрея. Сначала ему снятся многие люди, с которыми он встречался прежде, но в какой-то момент все события сновидения заменяются «одним вопросом о затворенной двери». Князь Андрей идет к двери, чтобы запереть ее. От того, успеет или не успеет он запереть дверь, зависит все. Он спешит, ноги его не двигаются, мучительный страх охватывает его. Он подползает к двери, но с другой стороны ломится в нее что-то ужасное. «Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер. Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновенье, как он умер, он, сделав над собой усилие, проснулся. «Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих нор неведомое, была приподнята перед его душевным взором… С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни…» <курсив Толстого>.

С годами Толстой все чаще возвращается к открывшейся ему еще в молодости мысли, уясняет ее все более четко. Человеку дана бесконечная жизнь, бесконечное бодрствование. Оно перебивается недолгими временными засыпаниями, которые мы воспринимаем, как жизнь в настоящем. Они заканчиваются пробуждением в смерть, в бесконечную жизнь. Время условно. Наш земной разум приобрел эту способность, чтобы расставлять события в определенной последовательности – иначе он не может правильно воспринимать их. Но также условно и пространство. Разум не в состоянии воспринимать в одно и то же время множество предметов, если не разместит их в определенном порядке.

Умирая, переходя в бесконечное, человек освобождается от оболочки своего я, сливается с каким-то безграничным общим, с тем, чтобы в какой-то момент снова на время в той или иной форме обрести его и снова утратить («пробудиться в смерть»).

Как в нашей земной жизни мы многажды засыпаем, как бы уходим из нее, теряем «сознание бодрствования» и обретаем «сознание сна», а затем пробуждаемся, возвращаемся в бодрствование, не представляя себе, какое состояние более настоящее, так рождаемся мы и умираем в нашей бесконечной жизни. «Когда рождаешься, то не знаешь, из какой жизни пришел, и когда умираешь, не знаешь, в какую сторону уходишь».

«Жизнь в сновидении показывает, – полагает Толстой, – какою должна быть жизнь настоящая до– и посмертная, не связанная пространством и временем. Жизнь такая, в которой я могу быть всем везде, всегда». Ему бы хотелось, бодрствуя в земной жизни (в той, которую он именует «сон жизни»), жить, как в сновидении. Он даже составляет для себя молитву: «Помоги мне, Господи, жить вне времени в настоящем и вне пространства в других».

Почувствовав, что такое возможно, Иван Ильич в последний момент перестает бояться смерти.

«Жизнь будущая, загробная мне так же ясна и несомненна, как и настоящая жизнь. Не только ясна и несомненна – она есть та же самая, одна жизнь». Но вера в бессмертие, жизнь после смерти, утверждает веру в жизнь бесконечную. Не бывает бесконечности в одну сторону, объясняет Толстой. Если мы куда-то уходим, то откуда-то и пришли. «Умереть – значит уйти туда, откуда пришел. Что там? Должно быть, хорошо, по тем чудесным существам детям, которые приходят оттуда».

Он верит в бессмертие, в бесконечность жизни, но на слова Софьи Андреевны, что смерть лучше скучной старости, отзывается страстным