– Имей совесть! – я перестала смеяться и пощупала уши.

– Имей мозги! У тебя был шанс утопить нелюдя в проруби и выплыть с победой. Но ты не справилась. – Яков глядел в упор и ничуть не смущался. – А ведь я вру тебе с первых слов! Помнишь – что не кровожадный, никого не убиваю и вообще надо пожалеть меня, многожды убиенного. Что уйду и не стану искать. Я и сейчас запросто совру.

– Ври, – шепотом попросила я.

– Я чуть-чуть опоздал, когда искал тебя в пансионе два лета назад. Застал уже Юлию. Опять опоздал весной год назад, разыскивая по больницам, и поэтому самую малость помог у тебя дома, но вовсе не помог с одержимым в «Коде», хотя очень старался успеть. Мы, как и твои враги, не знали про выход через сарай, ты ускользнула… дальше: я подсунул дело о привидении и следом – о кладбищенском котенке. Сделал тебя известной на всю округу. Так я учил ощущать тень и порог. Мне нужна была мара с опытом. Могу сказать, что делал это ради пользы. Должен сказать так. Для нас обоих это правильнее и проще…. Но мне плевать на правила. Я хотел видеть тебя. Не каждый день, то часто. И еще: опыт позволит тебе выжить, а я хочу, чтобы ты жила долго.

– Хорошо врешь. Слушала бы и слушала, – голос у меня ровный, еще бы уши не горели…

– Сразу признаюсь, это я свел Юлию и Яркута. Ненамеренно, просто Норский дал хорошую идею. Со стороны дело выглядит сомнительным. Очень трудно сказать «ты мне дорога», сведя их и втащив тебя в полынью смерти. Вдобавок я выползок. Сам не знаю, что это значит. Но людям вредно связываться с нами, от нас одна морока.

– Ты ухажер похуже того Якова, от которого рикошетом получил имя. Он плюнул в меня, хотя я кормила его и спасала за свои же деньги. – Я требовательно пошевелила пальцами, и получила нечестно заработанные сто рублей. Расправила бумажку, изучила и аккуратно убрала. – Накорми меня досыта, и ври, что взбредет в голову. Но пожалуйста, не пропадай надолго.

Яков почесал в затылке и смущенно развел руками. Мне это совсем не понравилось.

– Раз я выжил, у меня уйма дел. О тебе я уже позаботился: ведь это именно я бережно отнял у злодеев сто рублей! Гляди, даже не забрызганы кровью. За такие деньги тебя накормят где угодно.

– Как подло.

– Сам на себя зол. Но время не терпит: Микаэле стал донором нынешнего майстера артели, вот так я понимаю худшее, что случилось ночью. Или лучшее? Майстер думает, что осуществил величайшую трансмутацию и сделался воплощённым золотом. Но, как я понимаю, он в ловушке. Значит, мне в руки упал редкий шанс отследить ядро артели, пока ее передовщик торчит у всего мира на виду. Это позволит выявить одержимых. Как найду, подставлю тебя под их удар. То есть их… под твою доброту. Жди меня, прибуду с косой и плащом… цветы не обещаю.

– С кем я связалась!

– В первой жизни меня называли оборотнем, – гордо сообщил Яков. – Юна, сейчас очень темное время, для мары лучшее… и худшее тоже. Я постараюсь уберечь тебя. Это неожиданно, но признаю: я привык думать о тебе, пока искал и прятал. А ведь я тогда не знал, что у нас общие сны. Все. Сказал. Пора сбегать. Ужасно устал быть голым аж по самую душу.

Он отвернулся, глубоко вздохнул… крутнулся на пятках и снова глянул на меня. Укутал в плащ, прямо запеленал. Рывком надвинул мне капюшон до самого носа. Подхватил меня на руки и понес через заросли, крапиву, канаву.

– Попробуем всех обмануть. Пусть-ка отслеживают старушку. А ты сгинь. Так безопаснее. И сгинь не абы куда, а вместе с Норским в дом Николо Ин Тарри. Тогда я буду спокоен. Почти.

Резкий звук: это Яков открыл дверцу автомобиля. Вбросил меня внутрь. Сразу стало темнеть. Судя по шуму, кто-то зашторил стекла.

– У неё ножевое, левый бок. Подробные указания позже. Пока побудь наживкой. Плаща им хватит, чтобы перепутать вас. Что еще? Готовь обещанную утку. Все, пошел.

Дверца хлопнула, в салоне стало совсем темно. Я лежала, упакованная в плащ. С сотней рублей в кармане, с улыбкой провинциальной дурочки от уха до уха и урчащим пустым животом – живая, в общем. И наверняка похожая на барышню Юну. Скоро узнаю в точности. Как только меня распакуют.

– Душечка, да на тебе лица нет!

Открываю глаза – и вижу знакомую старушку. Весной она вынудила меня тащить чемодан и подарила купе в поезде. Какая я была глупая! Не спала ночь, хотя наверняка тот парк был самым безопасным местом в стране. Да и купе: кто бы обвинил меня в краже билетов, если Яков заранее уладил любые недоразумения?

– А внуки у вас… настоящие? – осторожно уточнила я, рассматривая старушку.

– Конечно, – она расцвела улыбкой. – Придется резать платье. Рана-то глубокая, терпи. А мы скобочку положим тут и вон тут тоже. А после вот, шарфиком поверх замотаем.

Слушаю и слушаюсь. Платье мокрое от крови, бок болит так, что в глазах темно. Значит, я по-настоящему очнулась, почувствовала себя человеком. Закусываю обернутую тряпкой палку, как велит старушка. Рычу от боли – и злюсь! Как давно старушка знает Якова? Не его ли это внуки? Он такой шустрый врун… Стоп. Я что, ревную? Немыслимо.

– Зови меня бабой Лизой. Надо же, надо же! Ни разу не видела его живым-то. Он серьезный человек, а порою и страшный. Помню как сейчас, было мне девять, когда он нашел под забором, отмыл и накормил. Да уж… осень, дождь, я избитая, рук не чую… а кто бил, тот уж ничего не видит и не слышит, на расправу кое-кто скор. Я в слезы, а плакать нельзя, жандарм соседним переулком идет. Но разве он шумел на меня тогда или позже? Сколько помню его, не дразнил людей, не шутил и не менялся в лице. Он голоса не повышает вовсе, так я думала до нынешнего дня. Прозвание у него в нашем-то окружении – Камень. По мне так не камень он, а сухарь. Сколько людей об него зубы обломало, да-а…

Не знаю, каким снадобьем баба Лиза обработала рану, но боль ушла сразу. Осталось лишь онемение, удобное и не очень обширное. Могу расслабиться. Опять улыбаюсь: внуки бабы Лизы не имеют отношения к Якову. Страшная штука – ревность. Незнакомая, и лучше с ней не знакомиться. Наконец понимаю Юлию, которая с первого дня вцепилась в Яркута. Я, оказывается, тоже способна вцепиться. Вот отосплюсь, покушаю – и со свежими силами побегу в модный салон. На все сто рублей куплю нарядных тряпок. И даже добуду шелковые, чтоб им, чулки.

– Баба Лиза, – вздыхаю сквозь сон. – Так сколько же лет вы знаете его?

– Шестьдесят. Вернее сорок из шестидесяти. Он то является, то пропадает. Деятельный, аж глянуть больно. То стреляют в него, то травят, то режут. Я сперва плакала, а после поняла, он и есть собака, с которой присказка придумана. Что заживает на ней хорошо, вот та самая.

– А вы поедете в город?

– Не бросай где попадя, – баба Лиза подвинула по сиденью мою сумку. – Ну, будь здорова, деточка, расти да умней. Мне пора, я покуда остаюсь тут вместо экономки. Пусть-ка явятся, вопросы позадают о ночном переполохе.

– Опасно же.

– Деточка, мухи сами лезут в паутину, зачем же им мешать?