В этих условиях внутренняя политика находилась как бы в покое и оставалась в таком состоянии, скорее всего, до конца войны. Что будет потом, это – другой вопрос. Можно было не сомневаться, что демобилизованные солдаты и уволенные из армии офицеры проявят недовольство и нетерпеливость. Но никто лучше Сталина не знал техники удержания и повышения авторитета своей власти.

Если в вопросах внутренней политики была хоть какая-то ясность, то этого нельзя сказать о внешней политике, поскольку Кремль концентрировал сейчас свои усилия на укреплении связей с внешним миром.

Можно составить несколько пухлых томов из домыслов и предположений, высказывавшихся в последние два года в иностранной прессе о характере и целях внешней политики России. Причем многие вопросы повторялись столь монотонно и мало реалистично, что отпадало всякое желание на них отвечать. Изменилась ли политика России? Ставит ли Россия перед собой цель сделать «коммунистическими» другие страны? Намерена ли Россия «сотрудничать» с внешним миром?

С советской точки зрения эти слишком элементарные вопросы предполагали такие же ответы.

Советские лидеры никогда не забывали, сколь слабы и уязвимы были позиции советской власти в первые дни ее существования. Взять хотя бы Брест-Литовский мирный договор,[47] интервенцию союзных войск в различных частях России, отход отрядов Красной армии из Прибалтийских государств, потерю западных территорий в результате войны с Польшей в 1920 году. Естественно, это показало им, откуда исходит опасность. Если добавить к этому традиционное недоверие русских к иностранцам, подкрепленное к тому же постоянными неудачами попыток усиления мощи России за счет революционных преобразований, то можно понять, как воспринимался Советами внешний мир.

Сразу после провозглашения коммунизма в России широко распространялось мнение, поддерживавшееся официально, что в разраставшемся конфликте с империалистическими державами должна победить всемирная революция. Зарубежные коммунистические партии получали указания о направлении своих усилий на подготовку и возможно скорейшее проведение социальных и политических революций в своих странах, что должно было обеспечить безопасность Советов от военных угроз извне и послужить делу распространения коммунистической идеологии в мире. Нужно отдать должное чувству реалистического понимания Сталиным того, что не только всемирная революция имела мало шансов на успех, но что и иностранные коммунистические партии, действовавшие под этими лозунгами, мало содействовали реальным успехам Советского Союза. Поэтому советская внешняя политика вскоре перенесла усилия на проведение революций в отдельных странах, не дожидаясь наступления всемирной революции, и концентрацию использования симпатий не только коммунистов, но и других слоев населения к Советской республике в поддержку ее внешней политики. А это означало изменение, и довольно важное, но не меняло базовой концепции советской политики, направленной на усиление советского влияния в международных делах, используя противоречия и соперничество между империалистическими державами.

В годы, предшествовавшие приходу Гитлера к власти в Германии, Кремль, выступая в роли невинной жертвы дьявольских замыслов, стал заявлять свои протесты подобно шекспировской героине. Они исходили из намерений, будто бы вынашивавшихся капиталистическими странами, взять Россию в клещи и провести «интервенцию» силами «англо-французских империалистов». Коммунистическая пропаганда вовсю трубила об этих опасностях. Реалисты понимали, что оснований для таких страхов в действительности было не так уж и много и что основная цель поднятой шумихи заключалась в обработке общественного мнения собственного населения, тогда как реальные шаги по укреплению национальной обороны практически не делались. Казалось, что советские лидеры убедили не только многих людей, но и самих себя в существовании смертельной опасности.

Когда же Гитлер взял власть в свои руки, Кремль, кричавший долгие годы: «Волк, волк!» – вдруг увидел самого настоящего волка у своих ворот. Напыщенная фразеология превратилась в суровую реальность. Уже в период с 1933-го по 1938 год в Москве прекрасно понимали, что у Советского Союза недостаточно сил, чтобы противостоять в одиночку возможному нападению Германии. Поэтому у советских лидеров появилась мысль о том, что сохранить собственную безопасность можно, пожалуй, за счет натравливания против Гитлера кого-то другого, прежде чем он приступит к осуществлению своих планов агрессии на Восток. Ведь еще Ленин говорил, что в интересах коммунизма необходимо бесцеремонно использовать «противоречия между империалистическими державами». Вероятно, эта опасность касалась не только России, но у нее была возможность разыграть свою карту.

В результате у кремлевских лидеров совершенно неожиданно проявился энтузиазм к коллективной безопасности. Советская пресса выражала озабоченность ненадежной позицией западных демократий перед лицом нацистской опасности. Советский Союз вступил в Лигу Наций. Литвинов отправился в Женеву, где проникновенно выступал, говоря об опасности агрессии, неделимости мирных устремлений различных государств и неизбежности превращения войны, если она начнется, во всеобщую. Он аргументировал, приводя различные доводы, что западные державы должны согласиться на совместные выступления против любых проявлений германской агрессии где бы то ни было. Основная его мысль заключалась в том, что западные державы в случае такой агрессии будут, так или иначе, в нее вовлечены. А присоединяться к пакту о взаимопомощи он призывал абсолютно всех.

Несмотря на все это, не было никаких реальных подтверждений того, что Москва действительно намеревалась предпринять решительные военные меры в чьих-либо интересах. Традиционное предпочтение русских давать толкование вместо подписания реального соглашения быстро привело их к убеждению, что они могут без всяких опасений давать различные обещания, которые потом интерпретируют в нужном им духе, когда придет время их реализации. Главная цель, которую они перед собой ставили, – вынудить Германию в случае развязывания военных действий воевать не только на Востоке, но и на Западе. Обеспечив разрешение военного конфликта на западном театре военных действий, Россия могла бы спокойно заняться собственными делами.

Между прочим, в этом, пожалуй, заключен ключ к пониманию поведения Советского Союза в период мюнхенских переговоров. Им был сделан вид о готовности оказания Чехословакии военной помощи. Однако сделать это по воздуху желания у него не оказалось, как, впрочем, и реальной возможности, об этом немцы прекрасно знали из сведений о направлении туда сколь-либо значительного контингента советских сухопутных войск.

Усилия Литвинова пришлись на сложный период времени, когда и Германия, и Россия осуществляли гонку вооружений. Старания его в конечном счете успеха не имели, так как западные державы не взяли на себя никаких обязательств по оказанию помощи советской стороне в случае, если бы Гитлер приступил к экспансии, ограничившись умиротворением.