Когда в финале любящий Дик пожертвовал своим будущим ради нового счастья жены, она вместо того чтобы восхититься его благородством, с досадой подумала: «Господи, какой дурак!»

«И все же ОН должен был за меня побороться! Ну, почему он уехал?» – думала она, засыпая под утро.

Во сне ей явился Володя, грустно и укоризненно смотрел на нее, пытался что-то сказать.

«Я не шлюха, Володенька, я не шлюха!» – беззвучно кричала она, напрасно пытаясь дотянуться до него.

Утром она рассматривала в зеркале припухшие веки и явственно проступившие под глазами тени, косилась на ЕГО халат и думала, что у нее сейчас, наверное, такой же одинокий и покинутый вид. Около одиннадцати она собрала вещи и подошла к балкону. Ночью и утром был дождь, но теперь свежее, претендующее на абсолютизм солнце снова воцарилось на небе, правда, под надзором бдительного парламента из нахмуренных облаков.

Внизу у стойки, куда она подошла рассчитаться, служащий вручил ей незапечатанный конверт, чья розовая батистовая невинность была оскорблена небрежной черной надписью: “To: Natalie”.

Повертев его, она открыл путь содержимому и вытряхнула на стойку белый картонный квадратик – визитку Джеймса. Взяв ее тонкими пальчиками обеих рук за край, она медленно и с наслаждением показала невозмутимому vis-avis, что происходит с наглецом, если тянуть его за уши в противоположные стороны. Показала раз, другой, затем сложила клочки обратно в конверт, написала под своим именем: “To: Jonson” и с обворожительной улыбкой протянула прилизанному посреднику:

– Пожалуйста, вручите мистеру Джонсону!

В такси она забилась в угол, и ни разу не взглянув по сторонам, прибыла в Ниццу. В аэропорту она позвонила Яше и уточнила время прибытия, а затем устроившись в зале ожидания, рассеянно наблюдала за сосредоточенным трением двух разнонаправленных потоков одинаково озабоченных людей, что исходящим от них гулом и шарканьем заглушали голоса взлетающих самолетов. В самолете она обменяла ангельскую улыбку и место в проходе на место у иллюминатора и, забившись туда, прикрылась черными очками.

Чем дальше удалялось от нее чужое лазурное счастье, тем очевидней становился тот жестокий урон, который в очередной раз понесла ее личная жизнь. Откинувшись на спинку, закрыв глаза и погрузившись в мрачные раздумья, она пыталась представить, что говорить и как вести себя с женихом, объясняться с которым так или иначе придется.

Поначалу у нее было твердое и честное желание заехать к нему прямо из аэропорта. Ей рисовалась картина явления блудной невесты, не рассчитывающей на снисхождение и всего лишь желающей вымолить если не прощение, то хотя бы надежду на него. В лучшем случае увести жениха к себе и доказать, что она по-прежнему ему верна.

Через некоторое время ей показалось, что будет достаточно, если она приедет домой, позвонит ему и попросит выслушать, не перебивая. Она расскажет ему о наваждении, противиться которому было выше ее сил, упрекнет, что он уехал, не дав ей объясниться, а между тем ее возвращение есть лучшее доказательство ее верности. Она вернулась бы и вчера, если бы были билеты.

Однако черновики ее объяснений становились чем дальше, тем короче, пока от них не осталось лишь сухое уведомление о приезде. К концу пути она, устав от оправданий, и вовсе развернула артиллерию в его сторону и произвела залп:

«А что я, собственно, такого сделала? Изменила? Нет! Тогда за что меня судить – за веселое времяпровождение? Так я для того туда и ехала! Ведь я не пряталась по чужим номерам, звала тебя с собой на катер, на пляж, на ужин! И если ты от всего отказался – это не моя вина! А то, что ты меня фактически бросил – ну, что ж, тем хуже для тебя!»

В аэропорту ее встретил Яша и удивился:

– А где Дмитрий?

– У него срочные дела… – лаконично сообщила она.

Вечером в одиннадцати часов она все же позвонила ему. Разговор, однако, вышел совсем не тот, на какой она рассчитывала. Оставляя в стороне неизбежные подпорки уточнений, пояснений и восклицаний, его можно свести к следующему:

– Привет, это я. Звоню сказать, что я вернулась, – сообщила она, не особо заботясь, в какую интонацию облечь слова. Важнее был его ответный тон. Но он невыразительно поинтересовался:

– Зачем?

Полет одинокого слова оказался слишком коротким и быстрым, чтобы разобрать, какой оно породы.

– Чтобы ты чего-нибудь не подумал…

Он молчал, и она добавила:

– Кстати, я дочитала твою книгу…

– Можешь оставить ее себе, – равнодушно отозвался он.

– Что ты хочешь этим сказать? – напряглась она, прекрасно понимая, что он хочет сказать и боясь услышать это от него.

– Я тебе уже сказал – я не тот, кто тебе нужен и никогда им не стану, – угрюмо произнес он.

– А меня ты спросить не хочешь? – задетая тем, что кто-то решает ее дела без нее, не сдержалась она.

– К чему слова, если есть глаза…

– И что они такого ужасного увидели, твои глаза?

– Лучше бы им этого не видеть…

– Да что я такого сделала, в конце концов? – вспылила она, раздраженная его колкими, как раны стриженой травы словами.

– Ничего особенного, кроме того, что увлеклась первым встречным и забыла про меня…

– Да, я виновата, но могу все объяснить!

Он, однако, в подробности вникать не захотел и вяло сказал:

– Ты ни в чем не виновата. Виноват я, что не сумел тебя удержать…

– Может, ты думаешь, что я тебе изменила?

– Может, и думаю, но это уже не имеет никакого значения…

– Почему ты бросил меня там одну?

– Я тебя не бросал, это ты меня бросила… – устало отбивался он.

– Но ты же сам говорил: «Никому тебя не отдам!» Почему же уехал, вместо того, чтобы бороться за меня? – пустила она в ход свой главный упрек.

Он помолчал, а затем сухо спросил:

– Интересно, как ты себе это представляешь?

– Это ты должен представлять, если я тебе нужна!

– Знаешь, есть хорошая пословица: насильно мил не будешь. Весь этот год я, как дурак надеялся доказать обратное, но лишь убедился, что с пословицами воевать – все равно, что плевать против ветра! – впервые за весь разговор скривился в усмешке его голос.

– Значит, ты от меня отказываешься? – с болезненным замиранием подталкивала она его к краю.

– Это ты от меня отказалась…

– Значит, между нами все кончено?

– Значит, кончено.

– Значит, все?

– Значит, все.

Еще несколько секунд она пыталась обнаружить хоть какую-то щель, чтобы проскользнуть в его пространство и остаться там, но не обнаружила и, не придумав ничего лучше, бросила трубку.