— Эта Морган действительно женщина? — спросила Кэтрин.

— Хороший вопрос, — сказал Ник. — Но думаю, что да.

— Имя у нее мужское.

— Почему же? Есть Морган Ле Фей, знаменитая колдунья.

— Правда?

— Во всяком случае, она вышла замуж за мужчину по имени Полли, так что все в порядке.

По экрану бежали строчки цифр, разворачивались диаграммы, и все чаще звучали слова «обвальная победа».

— Я думала, обвальная победа была в прошлый раз, — сказала Кэтрин. — У нас даже книга об этом есть.

— Да, так и было, — сказал Ник.

Кэтрин молчала, непонимающе глядя на экран.

— Но ведь ничего не меняется, — сказала она наконец. — Какой же это обвал?

— О чем ты, дорогая?

— Обвал — это ведь катастрофа, он все изменяет.

— Дорогая, это просто стершаяся метафора, — терпеливо объяснил Ник. — «Обвальная победа» означает сокрушительная, неоспоримая.

— О боже мой, — со слезами в голосе сказала Кэтрин.

Полчаса спустя на экране появился Барвик. В студии послышались голоса, словно и там многие ожидали чего-то интересного. Ник и Кэтрин выпрямились и придвинулись поближе к экрану.

— Добро пожаловать в Барвик, — заговорил молодой бородатый репортер. — Мы находимся в великолепном здании городской ратуши, возведенном сэром Кристофером Реном. («Врешь», — подумал Ник.) Объявление результатов ожидается с минуты на минуту. На прошлых выборах в Барвике победил Джеральд Федден, депутат от консервативной партии: он получил перевес более чем в восемь тысяч голосов. В тот раз его победа была несомненной, однако в этот раз прогнозируется рост популярности депутата от Альянса — молодого местного политика Мюриел Дэй…

Камера нацелилась на двоих соперников. Оба разговаривали со своей свитой: Джеральд громогласно шутил, делая вид, что ничего особенного не происходит, Мюриел репетировала храбрую улыбку проигравшей. Неподалеку депутат от лейбористов, пребывавший, очевидно, в глубоком заблуждении насчет своих шансов, шелестел трехстраничной речью.

Ник откинулся назад, стараясь замаскировать неуверенность смехом. Его охватило волнение, тяжелое и неприятное, как будто родной город, тот самый зал, который он измерял и зарисовывал в младших классах, готовится вынести приговор комнате, в которой он сидит сейчас. Но Ник ничего не мог сделать — лишь от души желал, чтобы все скорее закончилось. Вот утих шум в зале, все должностные лица заняли свои места, кто-то откашливался, кто-то поправлял галстук. Маленькая толпа городских должностных лиц гурьбой поднялась на сцену, и старый Артур Стейт заговорил — медленно, растягивая и взвешивая каждое свое слово:

— Я, Артур Генри Стейт, уполномоченный по выборам депутата парламента от Барвика, графство Нортхэмптоншир… — и так далее, медленно и размеренно, с паузами после каждой запятой.

Кэтрин не сводила глаз с отца. Ник взглянул на ее профиль. Лицо ее выглядело изможденным и страшно усталым, однако на нем читалось волнение; пусть сама она была бессильна — сейчас здесь сталкивались иные силы.

Первым в списке шел лейборист по фамилии Браун — он получил восемь тысяч триста двадцать один голос («на три тысячи больше, чем в прошлый раз»), мужественно улыбнулся в камеру и исчез. Следующая, Мюриел Дэй, также сильно — на две с половиной тысячи — обогнала своего предшественника: она получила одиннадцать тысяч пятьсот семь. Аплодисменты она приняла с благожелательной, но рассеянной улыбкой и торопливо закивала своим сторонникам, призывая их к тишине — хотя Артур всегда дожидался полного молчания, а затем начинал сначала ту фразу, на которой его прервали. Цифра была серьезная, и Ник не сомневался, что снисходительно улыбающийся Джеральд сейчас погружен в судорожные мысленные подсчеты. Однако действие не обошлось без новой отсрочки: следующим появился на сцене городской сумасшедший Этельред Эгг, набравший тридцать один голос (хотя, судя по воплям, в его сторонниках состоял едва ли не весь зал). Он раскланялся во все стороны и приветственно помахал зеленым цилиндром; Ник невольно подумал, что у Этельреда в клоунском зеленом наряде и Джеральда, с его безупречно белым воротничком, розовым галстуком и платком в нагрудном кармане, определенно есть что-то общее.

— Ну проиграй же, проиграй… — пробормотала Кэтрин.

— Федден, — заговорил Артур, — Джеральд Джон (от Консервативной партии)… — тут кто-то засвистел, и Артур, дождавшись тишины, еще раз повторил то же самое, сделав странное ударение на «Джоне», — одиннадцать тысяч восемьсот девяносто три голоса.

При слове «одиннадцать» Джеральд побагровел и торопливо заулыбался, видимо решив, что проиграл. Но в следующий же миг все разъяснилось, и сторонники консерваторов завопили особенно радостно, словно приветствуя удачу утопающего, который едва не потонул, но сумел-таки из последних сил выбраться на мелководье.

Ник взял свой бокал и вышел на балкон. На улице было на удивление холодно. Вымученная победа Джеральда стала для Ника неожиданностью: он не очень понимал, как себя теперь вести. Выигравшим в полном смысле слова Джеральда назвать нельзя, и в поздравлениях по этому поводу даже он неминуемо заподозрит издевку или бесстыдную лесть. И все же он прошел в парламент — значит, в конечном счете, все идет как надо. Сияющая улыбка Джеральда еще несколько секунд маячила у Ника перед глазами, затем растаяла среди темных ветвей, как тают и забываются все последние новости. Внизу расстилался сад, и будь погода поприличнее, Ник, быть может, вышел бы прогуляться — но в такую хмарь о прогулках и думать не хотелось. Ничего, впереди у него целое лето.

Он вспомнил, как привел в этот сад Лео, в первое же их свидание, как, трепеща от волнения и надежды, крался по тропе тенью среди предзакатных теней; а потом, в последующие годы, приводил сюда других мужчин — по этой же усыпанной песком тропке, на ту же лужайку за сторожкой садовника. Он больше не робел и не боялся неудачи, это был его коронный трюк, исполняемый уверенно и с блеском: и его любовникам это нравилось — нравилась острая щекотка риска, холодок примитивности, нравилось, что он оригинален — не угощает их выпивкой и не предлагает принять душ. И всякий раз, приходя сюда для очередного торопливого и беззаботного свидания, Ник вспоминал Лео. Лео, так и не узнавшего, как Ник о нем мечтал. Так и не узнавшего, что он для него сделал — подарил мальчику, до той поры жившему лишь фантазиями, реальную жизнь. А если бы и узнал, едва ли бы понял — он ведь совсем не умел фантазировать и мечтать, он обеими ногами стоял на земле, и в этом для Ника заключалась часть его красоты.

Ник взболтнул виски в бокале и вздрогнул. Сейчас он чувствовал, что все прощает Лео: как можно сердиться на мертвого? Но было и другое чувство — смутная жажда прощения; от этого чувства Ник и вздрогнул и, нахмурившись, постарался отогнать его от себя. Когда Розмари спросила, помнит ли он последнюю встречу с ее братом, перед глазами у Ника встало расставание на Оксфорд-стрит. Густая слепая толпа, прежде бывшая союзницей Ника — она помогала скрыть любое интимное прикосновение, — сделалась его противницей: он не мог остановить Лео, не мог крикнуть: «Подожди, я люблю тебя!» Лео вскочил в седло и умчался на красный свет, исчез за поворотом, даже не оглянувшись. Уже несколько раз они расставались вот так, в ссоре, и Ник даже не понял, что это было их последнее свидание. И еще много дней спустя ему казалось, что это все понарошку, что Лео еще вернется.