Зоя Сергеевна. Повестку получил.

Кирсанов (ошеломленно). Откуда ты взяла?

Зоя Сергеевна, не отвечая, подходит к столу и протягивает что-то Кирсанову.

Зоя Сергеевна. На, прими нитронг.

Кирсанов. Чего это ради? Я нормально себя чувствую. (Кладет таблетку на язык, запивает из чашки.) Я совершенно спокоен. И тебе советую.

Входит Александр Кирсанов, старший сын. Такой же, как отец, рослый, рыхловатый, русокудрявый, но без бороды и без какого-либо апломба. Живет он на последнем этаже по этой же лестнице. Видимо, только что разбужен – лицо помятое, волосы всклокочены, он в пижаме, в руке его листок бумаги.

Александр. Папа, я ничего не понимаю! Посмотри, что мне принесли. (Протягивает отцу листок.) (Базарину и Пинскому.) Здравствуйте.

Зоя Сергеевна со словами «дай сюда» перехватывает листок и склоняется у свечки. Все молчат. Зоя Сергеевна читает, потом молча возвращает листок мужу, а сама садится у стола и роняет лицо в ладони.

Кирсанов (плачущим голосом). Ну что же это за мерзость, в самом деле! «Распутники города Питера…» Ну как вам это нравится?

Базарин. Распутники?!

Кирсанов. «Распутники города Питера! Явиться к восьми утра на стадион «Красная Заря»…»

Александр (ноет). Я не понимаю, как я это должен понимать… Я сначала подумал, что это розыгрыш какой-то… Но ведь приходил настоящий посыльный в какой-то черной форме… расписаться потребовал…

Зоя Сергеевна (не отнимая рук от лица). Дети проснулись?

Александр. Да нет, они спят. И потом, там у меня… В общем, там есть человек… Папа, ты что, считаешь, что это серьезно?

Пинский. Понимаешь, Саня, мы с папой тоже такие повестки получили. Во всяком случае, похожие.

Александр. Да? Ну, и что теперь надо делать? Идти туда надо, что ли? За что? Папа, ты бы позвонил кому-нибудь…

Кирсанов. Кому?

Александр. Ну я не знаю, у тебя же полно знакомых высокопоставленных… Объясни им, что у меня двое детей, не могу же я их бросить, в самом деле… Как же это можно? Что у нас сейчас – тридцать седьмой год? Тогда – враги народа, а тут вот распутником объявили ни с того ни с сего… Какой я им распутник? У меня двое детей маленьких! Пап, ну позвони хотя бы ректору! Он же все-таки член бюро горкома…

Пинский. Саня, сядь. Вот выпей чаю. Он остыл, но это ничего, хороший чай, крепкий… Не унижайся. Не унижайся, пожалуйста. И отца не заставляй унижаться. Они ведь только этого и хотят – чтобы мы перед ними на колени встали. Им ведь мало, чтобы мы им просто подчинялись, им еще надо, чтобы мы у них сапоги лизали…

Александр. Так ведь надо что-то делать, дядя Шура… Может быть, это ошибка какая-нибудь вышла… Может, можно как-то договориться. В крайнем случае отсрочку какую-нибудь получить… Ну позвони, пап!

Зоя Сергеевна. У тебя там Галина сейчас?

Александр (расстроенно). Да.

Зоя Сергеевна. Она завтра сможет побыть с детьми?

Александр. Откуда я знаю? Сможет, наверное…

Зоя Сергеевна (поднимается). Пойдем со мной, я тебе дубленку отдам.

Александр. Зачем? Какую еще дубленку?

Зоя Сергеевна. Твою. На которой я пуговицы перешила. (Направляется к двери в спальню.)

Пинский. Не надо ему дубленку. Отберут у него эту дубленку в первый же день.

Александр (безвольно следуя за матерью). Да кому она нужна, старая, облезлая… Папа, ты пока позвони… Ну надо же что-то делать… (Уходит.)

Кирсанов. Мерзость… Мерзость!!! Ну хорошо, не угодили вам, не потрафили – посадите в тюрьму, к стенке поставьте, но ведь этого вам всегда мало! Надо сначала в лицо наплевать, вымазать калом, в грязи вывалять! Перед всем честным народом – обгадить, опозорить, в парию обратить! «Богач»! «Распутник»! Это Санька-то мой – распутник! Да он же ни с какой бабой в постель лечь не может без штампа в паспорте, для него же половой акт – это таинство, освященное законом, а иначе – порок, срам, грех! Нет, он, видите ли, распутник… Ну какая же все-таки подлая страна! Ведь силища же огромная, ни с чем не сравнимая, из любого человека может сделать мокрое пятно, из целого народа может сделать мокрое пятно!.. Но почему же обязательно не просто, не прямо, а с каким-нибудь подлым вывертом?..

Базарин. Станислав, прекрати.

Кирсанов. Нет уж, я скажу. Я и тебе скажу, и завтра им все это скажу! Ведь я чего-нибудь вроде этого ждал. Мы все этого ждали. «Товарищ, знай, пройдет она, эпоха безудержной гласности, и Комитет госбезопасности припомнит наши имена!..» Прекрасно знали! Что не может у нас быть все путем, обязательно опять начнут врать, играть мускулами, ставить по стойке «смирно»! Но вот такого! Презрения этого… унижения!.. Я давно пытаюсь представить себе, как должен выглядеть человек, отдельный человек, личность, но обладающий теми же свойствами, что наша страна… Вы только подумайте, какой это должен быть омерзительный тип – чванный, лживый, подлый, порочный… без единого проблеска благородства, без капли милосердия…

Базарин. Перестань сейчас же, я тебе говорю! Как тебе не стыдно? Это уже действительно чистая русофобия!

Пинский. Ах-ах! Ну конечно же – русофобия. Обязательно! Везде же русофобы! Я только теперь понимаю, почему меня в пятидесятом на физфак не приняли! Русофобы! Пронюхали подлецы, что у меня бабушка русская… Стыдитесь, Олег Кузьмич! При чем здесь русофобия? Он же слова дурного про русских не сказал! Зачем же передергивать? И так тошно.

Базарин. Нет уж, голубчики! Это уж вы не извольте передергивать, Александр Рувимович и Станислав Александрович! Я и без вас все прекрасно понимаю! Точно так же, как и вы, я полагаю, что происходящее недостойно, но я-то считаю, что оно недостойно страны. Не страна у нас недостойная, как вы изволите утверждать, а то, что с нами происходит сейчас, – недостойно нашей страны. Это разные вещи, и путать их не надо. Проще простого – свалить в одну кучу и страну, и всех дураков с негодяями, которые в ней водятся… Я понимаю, мы с вами не в равном положении сейчас. Вы – под ударом, а я как бы выхожу чистенький… Но, уверяю вас, если бы эта молния ударила и в меня тоже, я бы закричал, конечно, потому что больно, потому что обидно, понимаю, но я бы заставил себя задуматься: почему? Почему выбрали именно меня? Может быть, все-таки не зря выбрали? Может быть, я жил как-то неправильно?.. Ведь все наши дураки и негодяи, они же к нам не с неба свалились, они же из нас, из гущи нашей, они глупые, однако нутром своим они всегда выражают именно гущу, ту самую, от которой мы все оторвались, отгородились своими окладами, своей чистенькой работкой, и, когда нам говорят: ну, ты, гад, выйди из строя, на колени! – может быть, не об унижении своем барском думать надо, а о том надо думать, что это наш последний шанс уразуметь, почему мы чужие, и покаяться… Не перед дураками покаяться, которые нас из строя выдернули, а перед строем…