Омоновцы остановились, кинулись обратно, под прикрытием бэтээра исчезли внутри мэрии.

Заткнулся снайпер, словно на перекур. Народ медленно, тревожно поднимался, как примятая трава, оставляя несколько неподвижных тел, толчками вливался в дыру, свободную от колючей проволоки, бежал мимо дворца, стремясь быстрее преодолеть опасную территорию.

По Конюшковской улице маршировала серо-синяя камуфляжная стена.

– Софринцы! – гаркнул какой-то осведомленный демонстрант в железном пожарном шлеме.

Во главе батальона шагал квадратный военный с тремя звездами на погонах и седыми усами моржа и ревел в рацию:

– Снайпера еб…ые! Я двух солдат потерял!

Прихрамывая, к нему устремился Ачалов, чье широкое лицо стало совсем красным.

– Снайпера еб…ые! – ревел военный по-прежнему в рацию, глядя не на Ачалова, а в небо, где пролетал косяк птиц. – Прием! Я, полковник Васильев, перешел на сторону Белого дома! Прием!

И они обнялись, хлопая друг друга по спинам.

…Виктор стоял под балконом. Дубинку он потерял. Но и без дубинки чувствовал себя воином, которому теперь только побеждать.

Сначала они братались. С мычанием, с междометиями, восторгом. Он прижимал к себе неизвестных. Неизвестные обнимали его. Баррикадников раскачивали на руках над костерками. Медсестра у подъезда ласково мазала зеленкой нескольких мужиков в ссадинах, здесь же кому-то перевязывали разбитую голову. Он увидел в толпе Наташу, узнал ее по гитаре через плечо; девушка целовалась с Алешей, их заслонили, и Виктор их больше не нашел.

Потом все стали подпрыгивать. В прыжках подбрасывали руки, как будто сдаются или сейчас взлетят. Даже старик с черной палкой вместо ноги подскакивал с цоканьем. И старик, растягивавший гармошку, пытался подпрыгнуть.

– На Кремль! – кричали одни.

– Мэрия! – другие.

– Останкино! – кричал Виктор. Он влюбленно смотрел в центр балкона, где над хилым громкоговорителем навис взмыленный Руцкой с распушившимися усами – волосы комом, серый костюм. Охранники, тоже в серых костюмах, с двух сторон наискось закрывали его кожаным, очевидно, бронированным дипломатом.

– Молодежь, боеспособные мужчины! – голос Руцкого звучал басистым лаем. – Вот здесь, в левой части, строиться, формировать отряды! И надо сегодня штурмом взять мэрию и “Останкино”!

Последнее слово потонуло в раскатистом многоголосом “ура”.

– Даешь Останкино! – Виктор, подпрыгнув, щелкнул зубами, прикусил язык, и рот его наполнился медным вкусом крови.

Руцкого сменил Хасбулатов. Пожелтевший, кожа натянулась, он трепещущими пальцами вцепился в рупор и, захлебываясь словами, пронзительно закричал:

– Я призываю наших доблестных воинов привести сюда войска, танки! Штурмом взять Кремль и узурпатора! Бывшего! Преступника Ельцина! Ельцин сегодня же должен быть заключен в Матросскую Тишину! Вся его продажная клика должна быть заключена в подземелье!

Последнее слово, выплюнутое с горским акцентом, потонуло в общем ликующем вопле.

Виктора прибило к зданию, где Руцкой с пепельной сигаретой в углу рта круговыми движениями сильных рук хватал, сталкивал людей, выстраивал, ровнял и пихал вперед.

– Александр Владимирыч, – заглядывая ему в усы, подлез пожилой генерал, похожий на сухую вялую розу. – Дело пахнет керосином… Оружия нет… Все бэтээры ушли на Садовое…

– Иди формируй отряд, ты мне будешь рассказывать! – Руцкой наставил красноватые свирепые глаза.

– Александр Вла…

– Формируй, твою мать! Рязанцы на подходе!

Руцкой выхватил взглядом Виктора, потряс за плечи, на секунду испытующе заглянул в лицо, – пепел упал, прилипнув серой кляксой автографа на промокшую куртку:

– Будешь командиром!

– Я? Я не умею…

– В армии служил?

Виктор кивнул.

– Годишься!

Там, куда Виктор вывел за собой топочущий не в ногу строй, уже началась куча-мала. Демонстранты продолжали прибывать по Калининскому, и внушительная их часть скопилась у входа в мэрию между двумя створками этого темно-серого небоскреба, швыряя камнями в высокие стекла, которые с праздничным звоном осыпались.

Мимо Виктора в сопровождении нескольких автоматчиков пролетел генерал Макашов в чем-то оливковом, с рюкзачком, в синем берете набекрень, с усиками торчком под клювом:

– Чиновников выкинуть на х… на улицу!

– Отлично! – заорал ему пенсионер и поднял вверх руки.

Военный грузовик подобрался к дверям, с рычанием врезался, откатил для следующего тарана и остановился. Донесся автоматный треск, и Виктор увидел солдат в проемах разбитых витрин по бокам от входа.

– Убийцы! – донесся бабий крик.

Появился второй грузовик, лихо, с разгона впечатался в двери, развернулся под участившийся треск автоматов и вмазал по дверям кузовом. Под колесами растекались радужные лужи бензина.

Минуту спустя Виктор вместе с толпой, неудержимо хлынувшей в пробоины, оказался в просторном холле, где сразу стало тесно, хрустели осколки, кругом скандировали: “Не курить!”, тут и там поблескивали черные стволы.

С трудом выбрался на улицу.

Сквозь тычки и распаленные возгласы “Позор!” брели потные солдаты и менты, последним в полосатых носках по широко разметанным осколкам ступал мужчина в рубашке с галстуком, съехавшим на плечо. Кто-то отвесил ему оплеуху, он дернулся дать сдачи и немедленно получил еще. “Лужкова зам, – объяснили рядом, – пидор гнойный”. Толпа сомкнулась. Раздался громкий выстрел.

В толкучку бросился крупный человек с высоко поднятым пистолетом:

– Прекратить! – И опять выстрелил в воздух.

Это был Константинов, депутат с бородой и залысиной. Люди нехотя разомкнулись. Мимо них, пригибаясь, потащился мужчина, которого словно бы окунули в красную краску.

Потом Виктор слушал генерала Макашова на пандусе мэрии. Из белого рупора рвалось отрывистое:

– Мы взяли эту проклятую мэрию! И теперь на нашей земле не будет больше ни мэров, ни пэров, ни сэров, ни херов!

– Ура-а-а! – разлилось протяжное, и сразу, не сговариваясь, все закричали о следующей цели:

– Ос-тан-ки-но!

Виктор осекся, ощутив какую-то беззаботную легковесность, какую-то дурную нелепицу. Он вдруг вспомнил детей из песенки, выкликающих имя своего героя: “Бу-ра-ти-но!”

– В Останкино! – исправившись, стал выкрикивать он с натугой. – В Останкино!

Но вместо “восстания” выходило какое-то “восстанкино”, что-то мультяшное, снова детское.

Парень в железном шлеме пожарного точными быстрыми движениями спустил по веревке бело-сине-красный флаг с высокого серо-стального флагштока. Сорвал, смял, швырнул через край, как несвежую простыню.