Присутствующие стали горячо просить нашего учителя продолжать. Мельком взглянув в мою сторону, он стал очень серьёзным.

— Ты сказал следующее, Ясон:

«Вы нетерпеливы, люди Афин, вы торопитесь закрыть это дело. Позвольте мне предложить порядок ведения суда. Так как вы уже определили, что эти люди виновны, — ведь вы не захотели тратить время на суд и обдумывание дела! — давайте сразу казним их. Согласимся, что, нарушая все законы, божеские и людские, они отказались от моральных обязательств по отношению к своим товарищам, оказавшимся в опасности. Согласны? Тогда давайте набросимся на них скопом и разорвём их глотки голыми руками!

Но вы не согласны со мной. Вы кричите, что мы должны поступить по закону! По закону, которым вы пренебрегли по своей прихоти, или по закону, который вы примеряете на себя? Ибо завтра, когда вы проснётесь, обагрённые кровью этих невиновных людей, ни один законодательный акт не покроет вашего преступления.

Но вы возразите мне — и обвинители, говорившие от вашего мнения, тоже возражали! — что эти обвиняемые — убийцы! Вы нарисуете себе душераздирающие картины: ваши потерпевшие крушение сыновья, кричащие о помощи, которая не пришла! И вот они захлебнулись солёной водой, и море поглотило их... Эти сцены рисовали уже перед вами обвинители! Я сражался на море. Всем нам приходилось сражаться. Да уберегут нас боги от такой смерти. Сгинуть в этой стихии — наиболее достойная сожаления смерть, какой только может погибнуть человек. Ни костей, ни остатков одежды нельзя достать со дна моря, чтобы упокоить их в родной земле.

Да, кровь ваших сыновей взывает к отмщению. Но как мы осуществим это отмщение — преступив самый закон, за который они отдали свои жизни? В моей семье мы называем себя демократами. У моего отца хранятся благодарности, подписанные старшим Периклом, отцом того, кто стоит сегодня здесь как обвиняемый, — моим другом, как всем известно. Эти свидетельства благодарности великого человека лежат под кровлей моего дома, это талисманы нашей демократии. Сегодня мы собрались, афиняне, как собирались наши отцы и их отцы. Всё ли мы обдумали? Как вы назовёте происходящее здесь и сейчас? Моё сердце видит наше потомство, более тёмное, менее разумное. Я смотрю на ваши лица и спрашиваю себя: где же я видел такое прежде? Я скажу вам, где я никогда не видел этого! Я не видел этого в глазах воинов, стойко встречающих врага! У них совершенно другой взгляд, и вы знаете это!

Что же заставляет вас, люди Афин, вопреки рассудку и вашим собственным интересам, избавляться от тех, кто лучше вас?

Фемистокл сохранил государство в его самый опасный час. Но вы осудили его и выслали. Мильтиад добыл победу при Марафоне, но его вы заковали в цепи и бросили в Яму. Кимона, который завоевал вам империю, вы затравили до смерти. Алкивиад? Клянусь богами, вы даже не дали ему постоять на том пьедестале, который сами же и водрузили для него; и вот уже вы сравняли этот пьедестал и его самого с землёй и в упоении отплясываете на разбитых камнях. Кислоту и желчь вы впитали вместо молока матери. Вы скорее увидите государство повергнутым в прах врагами, чем сохраните его, пользуясь помощью лучших ваших представителей, — ведь в этом случае вам придётся признавать их превосходство над вами! И это — самая горькая судьба, какую только можно вообразить, люди Афин. Не поражение от рук ненавидящих вас, но признание благородства тех, кто ищет только вашей любви.

Когда я был маленьким, отец взял меня на верфь в Телегонее, где его кузен, корабельный плотник, строил шлюпку. Корпус был уже готов, и мы в нём сидели, прислонясь к доскам, наслаждаясь завтраком и предвкушая, как завтра увидим эту шлюпку уже готовой. Двоюродный брат отца сказал, что именно теперь необходимо оставаться с судном даже ночью. Заметив моё удивление, он положил мне на плечо руку: “Надо остерегаться вредителей. Люди завистливы, — так учил мастер невинного ребёнка, — из всего, что существует под небесами, тяжелее всего им. переносить успех друга”.

Наши враги наблюдают за нами, граждане Афин. Лисандр следит за каждым нашим шагом. Если бы он мог во время сражения убить всех стратегов своего противника, то как приветствовали бы его соотечественники! Но мы сами предлагаем сделать это вместо него.

Какое безумие охватило вас, сограждане? Вы, которые заявляете, что непримиримее всех противостоите тирании, — вы сами стали тиранами. Ибо что такое тирания, как не та форма правления, которая пренебрегает справедливостью и действует лишь силой?

Я ступил на это возвышение, испытывая страх перед вами. Этой ночью, лёжа в постели, я дрожал. Мне потребовалась поддержка моей жены и всех моих товарищей, чтобы встать на это место и обратиться к вам. И всё же теперь, когда я слышу, как вы кричите, я больше не боюсь вас. Я страшусь за вас и за наше государство. Вы — не демократы. Демократов ищите на флоте. Там вы не встретите никого, кто осудил бы этих людей. Они видели этот шторм. Я видел его. Наши моряки в воде были уже мертвы, да помогут им боги! Но не за это преступление вы судите наших командиров. Они виноваты в другом. Они — лучше вас. Вот чему ваши трусливые сердца никогда не найдут оправдания.

Да, набрасывайтесь на меня, люди Афин, но узнайте, кто вы есть на самом деле. Не будьте лицемерами. Если вы намерены переделать закон, тогда, клянусь копытами Хирона, сделайте это как люди. Вы, там, — снесите стелы, на которых записаны законы. Схватите стамески и соскоблите их! Вставайте все! Пойдёмте толпой — а ведь вы всего лишь толпа! — к могиле Солона Законодателя, разбросаем его священные кости. Вот что вы делаете сей час, беспрецедентно осуждая этих людей вопреки закону!»

Сократ сделал вдох и продолжил:

— Эти слова, дорогой мой Ясон, или другие, но очень похожие, говорил ты в тот день. Ты слышал, как толпа орала на тебя тогда — так же, как на меня минутой позже, когда я отказался поставить на голосование их неконституционное предложение. Они требовали мою голову, угрожали моей жене и детям. Я никогда прежде не встречал такого озлобления, даже во время сражения со стороны кровожадного врага. Но я давал клятву и не мог действовать против закона. Как ты знаешь, это не помогло. Народ просто подождал один день, когда кончится мой председательский срок. А новый председатель выполнил его волю. Однако дело в том, мой дорогой Ясон, что ни в одном случае — будь то осуждение стратегов или суд надо мной — законы не виноваты. Скорее, в том случае народ пренебрёг законом. По этой причине я считаю, что ты был прав, защищая закон, и что прав я, придерживаясь его сейчас. Пожалуйста, друзья мои, может быть, мы прекратим наконец обсуждать вопрос о побеге?

Я сдался, отрезвлённый. Сократ положил руку мне на плечо. Он заговорил со мной, но обращался ко всем.

— Может ли народ управлять собой? Может быть, нам будет легче, друг мой, если мы вспомним, что те идеалы, к которым стремится поборник мудрости, — преобладание души над телом, поиск истины, укрощение плоти, — являются для простого народа не только отвратительными, но и абсурдными. Основная масса людей хочет не управлять своими аппетитами, а удовлетворять их. Для них справедливость — это препятствие, причиняющее неудобство их алчности и богам, этим пустым безучастным символам, призванным маскировать их собственные действия, предпринятые ради выгоды или из страха. Демос нельзя возвысить как демос в целом; возвыситься могут только отдельные личности. В конце концов, управлять можно только самим собой. Поэтому предоставим толпу толпе. Что печалит меня намного больше, Ясон, — это твоё отчаяние и его результат, отрыв от философии. Твёрдо придерживаясь наших постулатов, ты смог вынести всё, но этого удара — потерю себя — твоё сердце выдержать не может. Ничто не могло причинить мне большего горя, чем признание, что мои усилия и фактически вся моя жизнь, — всё это было напрасно.