Свэггер порылся в просторном кармане штанов, достал пакет и сказал Чаку:

— Здесь пленка. Теперь поскорее убирайся отсюда, пока Энто не оклемался. Жми на полную строго на запад в течение часа, нигде не останавливайся. Затем свяжешься со своим приятелем на вертолете и вызовешь его к себе. Пусть он подбросит тебя на аэродром в Индиан-Рапидс, там есть что-то вроде аэровокзала, подойдешь к регистрационной стойке и сообщишь, что у тебя пакет для мистера Мемфиса. Или служащий возьмет пакет сам, или позовет кого-нибудь.

— А потом?

— Потом выпей пива со своим летчиком. И жди моего звонка. Если я не позвоню, купишь еще пива и выпьешь за меня и будешь вспоминать меня на протяжении нескольких лет. И еще передашь моей жене, что я умер, до последнего оставаясь снайпером.

— Ганни, поехали. Поехали со мной. Мы вместе отдадим пленку, вместе выпьем пива, закусим бифштексом. А затем перейдем к чему-нибудь покрепче. Кстати, как тебе кажется, какие запасы бурбона в Индиан-Рапидс? Мы уничтожим его весь и проснемся только через трое суток. А с последним ирландцем пусть разбираются федералы. Он все равно никуда не денется.

— Нет, денется. И я знаю куда. И сам отправляюсь туда же.

— Тогда разреши мне тебя сопровождать. На этот раз я стану приманкой, а ты будешь только стрелять.

— Нет, Чак, пленка должна попасть в ФБР, и чем быстрее, тем лучше. Констебл обязательно каким-то образом пронюхает обо всем этом дерьме, после чего сразу смоется. Со своими деньгами он скроется задолго до того, как федералы явятся его арестовывать. Вот почему важно доставить пленку. И я хочу, чтобы Энто Гроган охотился за мной, а не за тобой. До тех пор, пока я жив, он будет идти по моему следу.

— Господи, ганни, ты собираешься подставиться этому козлу? Вынудить его сделать выстрел, моля Бога о промахе, а затем выстрелить самому? С таким прицелом ирландский гад не промахнется. Ты уверен, что сможешь сделать точный выстрел на дистанции семьсот ярдов, имея в груди сто шестьдесят восемь гран свинца и истекая кровью? Лучше обойтись без этого. Тебе необязательно становиться последней жертвой той давно проигранной войны. Ты пригласил меня на небольшой военный праздник, и вот теперь я должен уходить раньше времени, и мне не надо прикрывать главного героя, надо лишь бросить его в полном одиночестве. Это несправедливо, ганни.

— Для меня только так и справедливо, Чак. Я потерял своего наблюдателя. Не смог вернуть его домой с той войны. Так что теперь делай отсюда ноги, и быстро. Сейчас имеют значение только две вещи: пленка должна попасть в ФБР, а ты должен успеть домой на выпускной вечер своей дочери. Ступай, Чак. Для тебя настала пора закругляться. Не тяни время.

— Будь ты проклят, долбаный комендор-сержант морской пехоты в отставке. Господи, ты из прошлого, вот что я могу сказать. Я думал, таких больше не осталось, но, черт побери, ты слишком хорошо просолен, чтобы умирать.

— Ну а теперь, младший капрал, уматывай.

Чак похлопал Свэггера по плечу, завел квадроцикл и устремился на запад.

Красный Техасец отпраздновал свой успех замечательным бифштексом из бизона, нежирным, низкокалорийным, не содержащим нитратов, и бутылкой французского вина урожая 2001 года. До вечера было еще далеко; за обедом в личном доме на колесах ему прислуживал Чин, его повар. Техасец обошелся без завтрака, поскольку терпеть не мог стрелять на полный желудок, и теперь, после сегодняшних четырех упражнений — еще четыре завтра и четыре в воскресенье, — хотел прежде всего поесть. На втором месте шли дела: звонки брокерам, вице-президентам, пресс-секретарям и так далее, всем, кому было приятно услышать, что он довольно быстро пришел в себя после убийства Джоан. Техасец с удовлетворением отметил, что ему пока не звонил Билл Феддерс из Вашингтона, и ирландцы с ранчо не связывались по спутниковому телефону.

Вскоре появился неиссякаемый кладезь знаний Клелл, весь из себя мускулистый стрелок-профессионал, со здоровенными ручищами и стальной нервной системой.

— Никакого вздора, — предупредил его Техасец. — Одна только критика. Забудьте о том, что я плачу вам втрое больше, чем вы запросили. Дайте мне правду, как будто я лишь мелкая шпана, почтительно взирающий на великого Клелла Раша.

— Да, сэр.

— Том.

— Да, Том. Примите мои поздравления. Сегодня вы стреляли хорошо. Просто динамит. Судя по всему, вы научились бороться с проскальзыванием рукоятки, что прежде доставляло вам столько неприятностей. Вы держали револьвер крепко и ровно, и он не шелохнулся. Даже при замене, когда вы убрали первый револьвер и выхватили второй из левой кобуры, рука осталась твердой. Тут был большой риск ошибки, но вы, к счастью, ее избежали.

— Мне нравится то, что я слышу. Надеюсь, вы не собираетесь просто выпросить дополнительную премию?

— Это не пустая лесть, Том. Взгляните на результаты. Вы идете четвертым. Вам еще никогда не доводилось подниматься так высоко на промежуточном этапе. В прошлом году, если не ошибаюсь, вы были пятнадцатым. Прогресс налицо. Вы по-прежнему имеете все шансы на призовое место.

— Что насчет винтовки и ружья?

— Вы собирались сгладить погрешности обращения с револьвером за счет винтовки и ружья, и тут все в порядке, но мне показалось, что с винтовкой вы вели себя немного резко. Это очень сложное движение, откинуть рычаг, но не слишком сильно, чтобы не сбить мушку, правая рука должна действовать максимально четко, закрывая рычаг и переходя на спусковой крючок, затем снова откидывая рычаг, пока вы перемещаетесь к следующей мишени. Я вовсе не имею в виду, что у вас плохо получилось, просто вы были чересчур возбуждены. Это было первое упражнение, у вас в жилах бурлил адреналин, поэтому вы справились. Не знаю, как все сложится завтра и послезавтра, если вы не вернетесь ко второй передаче, особенно на последних нескольких выстрелах.

— Дельный совет, — согласился Том.

— Что касается ружья, то же самое, но поскольку заряжать приходится только два раза по два патрона, вряд ли пальцы у вас начнут так трястись, что все запорют. Хотя, когда наступает черед ружья, ваши руки уже испытывают усталость от предыдущей стрельбы. Однако пальцы радуются прикосновению к ружью, даже к такой хлопушке, как «девяносто седьмое», поэтому, думаю, тут никаких проблем не возникнет.

— Гм, значит, какие-то проблемы все-таки есть? А я полагал, вы говорите, какой я чертовски хороший.

— Ну, с этой проблемой приходится сталкиваться большинству людей. Она называется гордыней. Гордыня предвещает падение, как написано в одной древней книге.

— Внимательно вас слушаю.

— Я чувствую, что вы давите очень сильно. Такое ощущение, будто для вас этот конкурс значит слишком много. И меня беспокоит, что позднее, когда вам придется столкнуться с задачей, которая потребует от вас всех сил, вы окажетесь вялым, с разбитыми к черту руками. И не сможете собраться, Красный Техасец. Ведь вы привыкли всегда добиваться своего, неудача для вас нечто немыслимое. Однако даже сам Билли Кид потерпел неудачу: стал настолько неаккуратным, что оказался беззащитным перед Пэтом Гарретом. Кид был гордым; гордыня была порождена его мастерством, а мастерство проявлялось в мелочах, таких как всегда садиться спиной к стене и отказываться от четвертого стаканчика виски, потому что именно после четвертого у него замедлялась реакция, а также всегда носить с собой оружие. Но в тот вечер в Форт-Самнере Билли так возгордился, казался себе таким неуязвимым, что стал самонадеянным и небрежным. Он просто представить не мог, что кто-то дерзнет заявиться к нему в вотчину и бросить вызов. Безоружный Билли, если не считать ножа, заходит в свою спальню, спрашивает: «¿Quien esta?» — то есть кто там, и, понимая, что там кто-то находится, сжимает в руке нож. У него есть шанс дожить до утра, ему достаточно быть Билли Кидом, и он проживет еще кучу лет. Но рассудок у него застывает, и старина Пэт, медлительный, неповоротливый, изношенный старина Пэт быстро выхватывает свою большую железяку и всаживает в бывшего друга пулю сорок четвертого калибра. И с Кидом все кончено.