Барро справедливо примечает, что природные свойства китайцев изменены тираническим правлением, преобратившем их добродушие в хитрость и нечувствительность. Самые ревностные китайцев защитники того не отвергают, хотя и стараются извинять их. В новейшем, бесспорно из всех лучшем описании Китая, в коем беспристрастно Барро изображает китайцев в существенном их виде, находится подтверждение многих доводов, содержащихся в философических о египтянах и китайцах исследованиях славного писателя де-Па (de Pauw), коего обвиняли в строгих и пристрастных суждениях о последних. В кратком повествовании моем о сем предмете, в коем привожу я одни только действительные происшествия, не найдет также читатель доказательства возвышенной их нравственности. Он удостоверится, что правительство их, невзирая на некоторые блестящие статьи законов и государственных постановлений, весьма далеко не достигло той степени совершенства, о коем желали многие заставить нас думать.

Как можно приписывать совершенство правительству, терпящему беспрестанные в государстве возмущения, хотя оные и бывают часто следствием одного голода? Таковое зло служит уже достаточным доказательством, сколь далеко от совершенства, китайское правление даже и под господством татар, из коих государи отличались в разные времена деятельностью и могуществом более нежели женоподобные, робкие правители из природных китайцев. Испытав столь часто вредные последствия сих возмущений, не могли они найти еще деятельного средства к отвращению сего зла. Бесспорно, что в обширном и многолюдном государстве трудно устроить общее благоденствие.

Но сие обстоятельство есть то самое, которое обратило на себя особенное внимание света, и побудило нас удивляться китайцам. Содержать народ, которого многолюдство простирается до 300 миллионов, всегда под одинакими законами, в согласии и покое, означает, конечно, высокую степень мудрых государственных правил и отличных, кротких свойств нации. Не что в Китае покоряются столь многие миллионы одной самодержавной особе, тому причина разные обстоятельства, которые не могут служить доказательством мудрого образа правления. Благосостояние и покой китайцев есть ложный блеск, нас обманывающий. Самая обширность и многолюдство полагают препоны ко всеобщему возмущению, к коему, по многим известиям, все умы уже преклонны, я долго еще не доставать будет в Китае человека, который бы мог быть главою недовольных.

Люди особенных и отличнейших дарований, способные к произведению перемены в правлении и устроению нового, нигде, может быть, столь редки, как в Китае. Нравственное и физическое воспитание, образ жизни и образ самого правления затрудняют много явление подобных людей, хотя и не делают того совершенно невозможным[159].

Довольно известно уже, что число недовольных распространилось ныне по всему Китаю. В бытность мою в Кантоне 1798 года возмущались три провинции в царствование даже мудрого Кин-Лонга; но теперь бунтуют многие области; почти вся южная часть Китая вооружилась против правительства. Искра ко всеобщему возмущению тлится. Среди государства и близ самого престола оказываются беспокойства. Но какие меры приемлет против того правительство? Одни, явно зло увеличивающие, которые, невзирая на высокомерные и надменные повеления, обнаруживают ясно слабость его и перед простым китайцем.

По испытании некоторых неудачных действий оружия против возмутителей прибегает правительство к другому средству, состоящему в подкуплении. Передающийся сам собою из бунтовщиков на сторону правительства получает в вознаграждение за то 10 таелов (15 испанских пиастров) и должен вступить в службу императорскую. Если кто из таковых имеет некоторый чин, тому дается знак почести, состоящий, как известно в пуговице, носимой на шапке[160]. Сии меры подают повод беднейшим передаваться часто и по получении награждения уходить опять к бунтовщикам при первом случае. Таковое награждение побуждает многих присоединяться к возмутителям поелику они уверены в прощении и в награждении. Одних только попадающихся в руки правительства в вооруженном состоянии казнят смертью и выставляют головы их на позор в клетках[161]. Но сие при слабых мерах случается редко.

Междоусобная война, распространившаяся ныне столько, что правительство с немалым трудом окончить ее возможет, прекращена была бы вдруг удачным образом, как то узнал я в Кантоне, если бы хитрость некоторых придворных тому не воспрепятствовала. Прежний адмирал Ванта-Джин, человек опытный, лишен неожиданно начальства над флотом. Он как неустрашимый, ревностный и деятельный, находился всегда в море, одержал над возмутителями многие победы и навел на них великий страх. Его отличные свойства и счастие возбудили в министрах зависть, и они препоручили главное над флотом начальство своему любимцу, коему однакож почли нужным подчинить ВантаДжина.

По таковом распоряжении отправился флот скоро опять в море и нашел суда возмутителей в одном заливе, где оные запер. Начальник бунтовщиков, коему казалось совершенное поражение сил его неминуемым, прибег к одному возможному средству спастися от угрожающей гибели и просил о мире. Он предложил готовность соединить все свои силы с императорским флотом и по приходе с оным вместе в Кантон, отдать все свои суда Тай-Току, т. е. главному над императорским флотом адмиралу. Ванта-Джин, видев адмирала своего преклоненным к принятию предлагаемого бунтовщиками мира, усильным образом советовал ему на то не соглашаться. Он представлял ему, что предлагаемых условий не должно принимать ни под каким видом, потому что флот возмутителей, как скоро освободится от опасного своего положения и будет в море, отделится непременно от императорского и тогда невозможно уже будет принудить его следовать в Кантон.

Теперь, говорил он, самый удобнейший случай к нападению на бунтующих и овладению главным их флотом, отчего неминуемо последует, что и прочие рассеянные их партии принужденными найдутся покориться правительству и таким образом пагубное междоусобие прекратится. Адмирал не уважил представлений опытного Ванта-Джина и заключил мир с возмутителями. Оба флота, соединившись, пошли из залива. Бунтовщики отделились в первую ночь от императорского флота и начали продолжать нападения свои с новым мужеством. Ванта-Джин умер, сказывают, потом от огорчения, а Тай-Ток подпал под гнев императора.

После сей неудачной экспедиции, бывшей в мае 1805 г., не отваживалось китайское правительство послать вторично флота против возмутителей, усиливающихся гораздо более. При нас видна была только в Тигрисе иногда эскадра от 8 до 12 малых судов под начальством одного мандарина низшей степени. Флот бунтующих состоит, как то меня уверяли, более нежели из 4000 судов, из коих на каждом по 100 и 150 человек. В оном довольно также и таких судов, на которых по 12 и 20 пушек и по 300 человек.