Столь велика была радость увидеть ее здесь, в рощах родного ей монастыря, что, более не колеблясь, она поспешила ей навстречу. Оливия была не менее счастлива заключить ее в свои объятия. Они засыпали друг друга вопросами, но их волнение было столь велико, что они обменялись лишь несколькими короткими фразами, после чего Эллена поспешила увести сестру Оливию.

Оливия обстоятельно рассказала девушке, что заставило ее покинуть стены монастыря Сан-Стефано и искать убежища здесь, в монастыре Санта-Мария-дель-Пианто.

После побега Эллены настоятельница Сан-Стефано преследовала сестру Оливию своими подозрениями, справедливо полагая, что именно она помогла бежать Эллене. Однако у нее не было прямых доказательств для обвинения. Хотя Джеронимо мог бы многое подтвердить, он, опасаясь за свою судьбу, упорно хранил молчание. А без его подтверждений побег мог оказаться просто случайностью, а не заговором, дающим игуменье право наказать ту, которую она считала во всем повинной. Зато в руках игуменьи оставалось бесспорное право сделать жизнь сестры Оливии невыносимой, чем она в полной мере воспользовалась.

Мысль о переводе в монастырь Санта-Мария-дель-Пианто родилась у сестры Оливии под впечатлением рассказов Эллены, однако она ни при каких условиях не могла сообщить ей об этом, зная, каким грозным оружием было бы письмо к Эллене, попади оно в руки игуменьи. Даже обратившись за помощью к епископу, Оливия, прося перевода в другой монастырь, не называла его до тех пор, пока не пришло указание о ее переводе. Гнев мстительной настоятельницы ускорил ее отъезд.

Оливия, привыкшая к испытаниям и смирившаяся с мыслью коротать свои дни в Сан-Стефано, покорно приняла бы свой жребий, если бы не невыносимый гнет и несправедливость матушки игуменьи, достигшие своего предела; это заставило Оливию решиться на этот шаг. Теперь она под кровом того же монастыря, где оказалась и Эллена.

Девушка с особой тревогой расспрашивала, не пострадал ли еще кто-либо из-за нее, но Оливия успокоила ее. Даже старый монах, открывший дверь подземного хода, избежал каких-либо подозрений.

— Менять монастырь — это не такое простое и безболезненное обстоятельство в моей жизни, — задумчиво заключила сестра Оливия. — Но у меня были слишком серьезные на это основания. К тому же ты так хорошо рассказывала мне о нем, и я поверила, что именно в нем смогу встретить тебя, что я наконец решилась. Когда же, прибыв сюда, я узнала, что не ошиблась, ты действительно здесь, то решила немедленно увидеть тебя. Как только церемония моего представления матушке настоятельнице была закончена, я отправилась на твои поиски. Хочу рассказать тебе, как обрадовал меня душевный прием, оказанный матушкой, внимание и чуткость сестер. Это все словно возродило меня. С меня спал тяжкий гнет тревоги и отчаяния, и свет надежды забрезжил впереди.

Оливия умолкла. Впервые она позволила себе открыть душу и поведать о себе. Заметив, как тяжело далось ей это откровение, какая печаль снова затуманила черты ее лица, Эллена не возобновила разговора.

Наконец, отогнав мрачные воспоминания и попробовав улыбнуться, сестра Оливия воскликнула:

— Вот я и рассказала тебе историю моего изгнания из монастыря Сан-Стефано, потешила свой эгоизм, отняв у тебя столько времени. Теперь ты расскажи мне о себе. Что произошло, мой друг, после того как я распрощалась с тобой и Винченцо у ворот Сан-Стефано?

Все было еще слишком живо и болезненно в памяти Эллены, многое из этого было страшным или неопределенным, и о многом она даже не отважилась бы рассказать, поэтому Эллена попросила не ждать от нее подробного рассказа. Не забывая предостережений Скедони, она начала свой рассказ с того момента, как ее разлучили с Винченцо в церкви в Челано в момент их венчания, а затем, минуя многое, рассказала, как добралась до Неаполя и до монастыря.

Оливия понимала ее и не расспрашивала ни о чем, а просто слушала. Так они беседовали до тех пор, пока не зазвонил колокол к последней вечерне. После мессы они разошлись по своим комнатам.

В монастыре Санта-Мария-дель-Пианто Оливия обрела тот покой, о коем она не могла и мечтать, и, говоря об этом, она не могла удержаться от слез. Спустя несколько дней после приезда Оливии в монастырь Эллена сначала с удивлением, а потом и некоторым разочарованием замечала, что тень печали снова не сходит с лица ее друга. Но вскоре иные тревоги отвлекли Эллену.

Когда она увидела в монастыре старую больную служанку Беатрису, она сразу поняла, что та принесла ей плохие вести. Она знала осторожность Скедони, который не передал бы ей новости о Винченцо через старую Беатрису. Следовательно, старушку, несмотря на ее немощь, привело сюда что-то очень важное. Первая и единственная мысль была о Винченцо, но у Эллены не было сил спросить об этом.

Бедная старушка, едва стоящая на ногах то ли от болезни, то ли от усталости, проделав нелегкий для нее путь, прежде уселась, чтобы перевести дух, а потом уже прислушалась к тому, что спрашивала Эллена.

— О, синьорина, вы не представляете, что значит проделать этот путь в моем-то возрасте. Милуй вас Господь от этого.

— Как я понимаю, ты принесла мне плохие вести, — неуверенно промолвила Эллена. — Я готова выслушать тебя, не бойся, говори.

— Святой Марко! — воскликнула Беатриса. — Если смерть — это плохие вести, то вы угадали, синьорина. Как вы узнали, моя госпожа? Я была первой, кому довелось это услышать, и поспешила прямо к вам, да, видно, не успела… Меня кто-то опередил.

Она умолкла, увидев, как побледнела девушка. Еле слышным шепотом Эллена попросила продолжать.

— Вы сказали, что готовы выслушать, но на вас лица нет, — сокрушалась старушка.

— Что ты хочешь мне сказать? — с трудом промолвила Эллена. — Когда это произошло, говори.

— Я не могу сказать точно, синьора, когда это случилось, но слуга синьора маркиза сказал мне об этом.

— Маркиза? — срывающимся от волнения голосом спросила Эллена.

— Да, моя госпожа, и я ему верю.

— Смерть в доме маркиза? — вскрикнула Эллена.

— Да, синьорина, так сказал слуга. Он проходил мимо нашей виллы, а я в это время беседовала с бакалейщиком, что приносит нам макароны… О, моя госпожа, вы больны…

— Нет, я здорова, — возразила Эллена слабым голосом, моля Беатрису взглядом, который был красноречивей слов, продолжать дальше. — Прошу тебя, продолжай.

— Так вот, увидев меня, слуга и говорит: «Давненько не видел я вас, госпожа». А я ему: «И я вас тоже». Кто теперь помнит о нас, старухах. Сегодня живы, завтра, глядишь, уже нет. С глаз долой, из сердца вон…

— Умоляю тебя, Беатриса, кто умер? — перебила ее Эллена. — О ком он говорил? — Она была не в силах спросить о Винченцо.

— Сейчас узнаете, синьорина. Так вот, вижу, ему не терпится поговорить, и справляюсь, как там у них во дворце. «Плохо, — говорит он мне. — Разве вы не слышали?» — «Что я должна была слышать?» — отвечаю я. «А то, что у нас случилось».