Мистер Уиттиер на сцене. Стоит, распрямившись, опираясь на обе ноги. Не сутулится.

Не трясется.

Дужка наушников обвивает петлей его шею, оттуда доносятся звуки ударных и бас-гитары.

Ноги обуты в кроссовки, шнурки не завязаны, одна нога отбивает ритм.

На сцене вместо фрагментов из фильма — яркий круг от луча прожектора, никакая проекция старой истории не скрывает его лица.

Луч света сияет так ярко, что разглаживает все морщины. Cтирает старческие пятна на коже.

И мы, наблюдающие за ним, мы все — дети Божьи, взятые им в заложники, чтобы Бог проявил Себя.

Чтобы принудить Господа к действию.

И если мы настрадаемся в должной мере, если кто-то из нас умрет… если Уиттиер будет нас истязать, будет морить нас голодом, может, тогда наша ненависть к нему станет сильнее самой смерти, и мы вернемся сюда из загробного мира, ища отмщения.

Если бы мы умирали в муках, проклиная ненавистного мистера Уиттиера…

это он сам так хотел: чтобы потом мы вернулись.

Призраки, пришедшие отомстить.

Чтобы он получил доказательство, что есть жизнь после смерти.

Наши призраки, наша живучая ненависть, они подтвердили бы смерть самой Смерти.

Он, наконец, объяснил, для чего мы ему были нужны: мы были здесь лишь для того,

чтобы страдать и страдать,

без конца,

страдать и умирать.

Чтобы создать ему призрака — и побыстрее.

Чтобы утешить этого умирающего старика Уиттиера — прежде, чем он умрет сам.

Таков был его истинный замысел.

Склонившись над нами, он говорит:

— Если бы смерть была только паузой для того, чтобы уйти со сцены,

сменить костюм и вернуться

в качестве нового действующего лица…

Бросились бы вы ей навстречу? Или решили бы не спешить?

Если бы жизнь была всего лишь баскетбольным матчем или пьесой

с концом и началом,

когда участники действа, закончив играть, сразу готовятся к новому матчу,

к новой постановке…

Как бы вы стали жить, доподлинно зная, что смерти нет?

Держа ключ двумя пальцами, мистер Уиттиер говорит:

— Можете оставаться здесь.

Но когда вы умрете, вернитесь обратно,

хотя бы на миг.

Скажите мне. Спасите меня. Докажите, что вечная жизнь существует.

Спасите нас всех,

пожалуйста, вернитесь и дайте знать.

Пусть — не мне, а кому-то другому,

Но только вернитесь, скажите.

Чтобы на Земле, наконец, воцарился мир.

Пусть у каждого будет свой

призрак.

Рассказ мистера Уиттиера

В последний раз, когда они всем семейством отправились в отпуск, Евин папа согнал всех в машину и сказал, чтобы они устраивались поудобнее. Путешествие займет часа два, может быть, больше.

Они набрали закусок. Сырный попкорн, банки с содовой, чипсы с соусом барбекю. Евин брат, Ларри, и сама Ева устроились на заднем сиденье вместе с их бостонским терьером по кличке Риски. Отец, сидевший за рулем, повернул ключ зажигания. Включил вентилятор на максимум и открыл все окна. Трейси, Евина будущая бывшая мачеха, сидевшая на пассажирском сиденье впереди, сказала:

— Эй, ребята, послушайте, что тут пишут… Трейси помахала правительственной брошюркой под названием «Эмигрировать — это здорово». Она открыла брошюрку, согнула обложку и принялась читать вслух:

— Гемоглобин, содержащийся в крови, — читала она, — переносит молекулы кислорода из легких к клеткам сердца и мозга.

Примерно полгода назад все до единого граждане получили такую брошюрку по почте, от главного врача Службы здравоохранения. Трейси сбросила туфли и положила босые ноги на переднюю панель. Она продолжала читать:

— Собственно, гемоглобин очень «охотно» соединяется с оксидом углерода. — Она вроде как подражала маленькой девочке: произносила слова так, как будто язык с трудом помещался у нее во рту. Трейси читала: — Когда вы вдыхаете автомобильные выхлопы, все больше и больше гемоглобина у вас в крови соединяется с оксидом углерода, образуя так называемый карбоксигемоглобин.

Ларри кормил Риски сырным попкорном, и все сиденье между ним и сестрой было усыпано ярко-оранжевой крошкой.

Отец включил радио и спросил:

— Послушаем музычку? — Взглянув на Ларри в зеркало заднего вида, он сказал: — Что ты делаешь? Хочешь, чтобы собаку стошнило?

— Замечательно, — сказал Ларри, скармливая Риски очередную штучку ярко-оранжевого попкорна. — Последнее, что я увижу, это дверь гаража изнутри, а последнее, что услышу — что-нибудь из «The Carpenters».

Но слушать было нечего. Радио смолкло неделю назад.

Бедный Ларри, бедный гот-рокер Ларри с его зловещим черным макияжем, размазанным по белому напудренному лицу, с его черными ногтями и длинными редкими волосами, выкрашенными в черный цвет. По сравнению с настоящими мертвецами, глаза которых выклевали птицы, по сравнению с трупами, чьи губы облезли, обнажив большие мертвые зубы, по сравнению с подлинной смертью, Ларри был как грустный клоун.

Бедный Ларри, он заперся у себя в комнате и не выходит несколько дней после той последней статьи в «Newwsweek!». Статьи, озаглавленной: «Быть мертвым — теперь это модно!». Заглавными буквами, жирным шрифтом.

Все эти годы Ларри и его группа одевались, как зомби или вампиры, в черный бархат и волочащиеся по земле лохмотья, они гуляли по кладбищам по ночам, обвешавшись четками вместо цепей и завернувшись в черные плащи, и оказалось, что все напрасно. Столько усилий — насмарку. Теперь эмигрировали уже все. Даже недалекие, ограниченные домохозяйки. Даже набожные старушки, божьи одуванчики. Адвокаты в дорогих, добротных костюмах.

В последнем номере «Time» центральная статья называлась:

«Смерть — это новая жизнь».

И вот бедный Ларри сидит в машине, с Евой, отцом и Трейси. Всей семьей, включая собаку, в четырех дверном «бьюике», в гараже рядом с их домом в пригороде. Они все вдыхают угарный газ и едят сырный попкорн.

Трейси продолжает читать:

— По мере того как содержание свободного гемоглобина в крови уменьшается, клетки перестают получать кислород, задыхаются и отмирают.

Некоторые телеканалы еще работали, но по ним крутили лишь видеозапись, переданную на Землю участниками космической экспедиции на Венеру.