— Пожалуй, я пойду, Беллис, — сказал он. — Будь осторожна, не забывай, что за тобой наблюдают. Так что не удивляйся, если я буду приходить и уходить… необычными путями. Прошу прощения.

Он спустился по винтовой лестнице. Беллис слышала, как его подошвы грохочут по металлу: пустой изнутри стук, словно олово ударяет по олову. Она повернулась на этот странный звук, но Сайлас уже исчез. Беллис все еще слышала слабое постукивание его ботинок по ступеням вблизи нижнего этажа, но видеть его не видела. Он был невидим или уже ушел.

Глаза Беллис слегка расширились, но даже теперь, в его отсутствие, она отказывала ему в почтении.

«Он теперь приходит и уходит, как крыса или летучая мышь, — думала она. — Прячется от чужих глаз. Наверно, прошел курс магии. Поднаторел в маленьких шалостях».

Однако это все же вывело ее из равновесия и немного напугало. Его исчезновение наводило на мысль об исключительно тонком и сильном колдовстве. «Я и не знала за тобой таких способностей, Сайлас», — подумала она. Снова ей пришло в голову, что она его почти не знает. Их разговор был похож на утонченную игру. Несмотря на его слова, несмотря на то, что у них были общие тайны, Беллис чувствовала себя одинокой.

И она вовсе не думала, что Флорин Сак оставил у себя кробюзонскую печать, хотя и не могла сказать почему.

У Беллис было такое ощущение, будто она чего-то ждет.

Человек, обдуваемый ветром, стоит в ожидании на винтовой лестнице высотой со всю эту нелепую дымоходную квартиру. Он знает, что глаза, которые, возможно, следят за квартирой, не в силах увидеть его.

В руке он держит фигурку: ее складчатые точеные формы похожи на слои теста, губы оттопырились по краям округлого, беззубого ротового отверстия, а язык человека еще леденеет от поцелуя. Теперь он становится куда резвее, теперь ему легче принимать холодные прикосновения каменного язычка, и он может направлять энергии, развязанные их бесстрастным совокуплением, куда как более искусно.

Он стоит под углом к ночи в месте, указанном статуэткой, в месте, где позволяет стоять ее поцелуй, в месте или в такой разновидности места, где лучи света пересекаются, делая его невидимым, как не видят его двери и стены, пока он остается любовником этой пахнущей морем статуэтки.

Поцелуй никогда не доставляет ему удовольствия. Но после соединения с каменной статуэткой он получает силу, позволяющую творить чудеса.

Он делает шаг в ночь, невидимый и осмелевший, впитавший в себя тайные энергии; он отправляется искать свое кольцо.

Армада покачивалась под лучами солнца. Становилось все жарче.

Безумная работа продолжалась, и под водой аванковая упряжь постепенно приобретала окончательную форму. Ее очертания среди балок и деревянных опор напоминали контуры какого-то немыслимого здания. Шли дни, и очертания становились все определеннее, замысловатые шипы и зубцы приобретали вид чего-то реального. Работы продвигались благодаря неимоверным усилиям строителей. Город словно находился на военном положении — все промышленные мощности были задействованы для проекта. Люди понимали, что они с головокружительной скоростью несутся в новую эпоху.

Размеры упряжи поражали Флорина Сака. Ее громада уходила вниз (глубже облака рыб-мусорщиков, постоянно клубившегося под Армадой), а сама она была крупнее любого корабля. Даже «Гранд-Ост» казался рядом с ней карликом — он покачивался над ней, как детская игрушка в ванной. Сбрую предполагалось закончить через несколько недель.

Работа не останавливалась ни на минуту. В темное время суток мерцающий свет хемических огней и сварочных аппаратов привлекал ночных рыб. Они стайками окружали цепи и бригады ныряльщиков, с любопытством, во все глаза взирая на огни.

Упряжь включала подвижные части, соединения, вулканизированные баллоны от старых дирижаблей. На ней были установлены двигатели в герметичных кожухах. Но прежде всего это был громадный ошейник, сегменты которого были больше четверти мили в длину.

Корабли один за другим разбирались, лишались своей начинки и отправлялись в плавильную печь. Флот боевых и торговых судов, окружавших город и его гавани, сильно поредел ради осуществления проекта. Горелки разрезали приносимые в жертву суда, над которыми поднимались облака дыма.

Шагая как-то вечером по кормовой части Саргановых вод к жилищу Беллис, Шекель бросил взгляд вдаль и увидел на границе города наполовину разобранный корабль. Это была «Терпсихория» — ее контуры стали рваными и ломаными, мостик, большая часть надстройки и палуба исчезли, металлическая начинка была вывезена на фабрики. Это зрелище заставило Шекеля застыть на месте. Он не испытывал особой любви к этому кораблю, он не был расстроен — он был удивлен по причинам, которые и сам толком не мог объяснить.

Он уставился на воду, бурлящую внизу. Трудно было представить, что все это происходит на самом деле, что предпринимаются такие неимоверные усилия, что под городом звено за звеном складываются в немыслимый ряд.

В арсенале Беллис было несколько активных языков. Она с улыбкой вспомнила свои приемы — разработанный ею безымянный метод сегментирования собственной памяти, закрепления внутреннего словаря, языковой транс, в который в последний раз она погружалась в Устье Вара.

Аум быстро осваивал соль. Он оказался способным учеником.

Во время дневных дискуссий с участием Тинтиннабулума и других ученых Аум нередко (к удовольствию Беллис) начинал отвечать на вопрос, прежде чем она успевала его перевести и записать. Он даже стал записывать свои ответы на соли.

С ним такого в жизни не случалось, думала Беллис. Соль стала для Аума первым языком, в котором он обнаружил устную и письменную составляющие. Он даже и представить себе не мог, что на верхнекеттайском можно говорить — сама идея этого казалась ему бессмысленной. Слышать вопросы на соли и записывать ответы на том же языке — еще недавно он считал, что так не бывает, но довольно быстро избавился от собственных заблуждений.

Беллис не питала теплых чувств к Круаху Ауму. Его постоянное любопытство, широко распахнутые глаза, за которыми она чувствовала сильный характер, утомляли ее. Это был блестящий и скучный человек, чья культура превратила его в некое подобие вундеркинда. Беллис воодушевляла скорость, с какой Аум постигал армадский язык, и она подозревала, что скоро в ее услугах не будет нужды.

Каждый день ее окружали соль и верхнекеттайский.

Ее собственная голова была царством рагамоля. Она никогда не принадлежала к той категории лингвистов, что думают на том языке, которым пользуются в данный момент. Сайлас был единственным человеком, с которым Беллис — в те редкие минуты, когда видела его, — говорила на родном языке.

В один прекрасный день в ее жизнь вдруг вошел четвертый язык — тишшна, более известный как мертвяцкий. Язык Великого Кромлеха.