заседания тем же путем, каким входили в нее представители знати и духовенства: в то время как для этих последних были открыты главные двери, представителей третьего сословия направляли через большой сарай в узкий и темный коридор, где они, толпясь в тесноте, должны были ждать, пока их впустят в зал. Здесь им пришлось ждать целых два часа, пока главный церемониймейстер, маркиз де Брэзе, пригласил их в зал. Их глазам представилось блестящее зрелище: два ряда колонн ионического стиля придавали огромному залу торжественный, величественный вид; главный свет проникал в него сверху, через овальное отверстие в потолке, драпированное белой тафтой, чтобы освещение не было слишком ярко. Поэтому в зале царствовал своеобразный, нежный полусвет, равномерно разливавшийся по всем углам. В глубине виднелись на богато украшенной эстраде королевский трон под балдахином с золотой бахромой, кресло для королевы, табуреты для принцесс и стулья для других членов королевской семьи. У подножия эстрады находились скамьи для министров и государственных секретарей; направо от трона были размещены скамейки для духовенства, налево — для дворянства; прямо против трона стояли скамьи, предназначенные для шестисот представителей третьего сословия.

Маркиз де Брэзе, с помощью двух других церемониймейстеров, начал указывать выборным их места. Когда в числе других депутатов от Крепи появился герцог Орлеанский, на трибунах зрителей, которые были расположены амфитеатром кругом зала, раздавались аплодисменты: все заметили, как герцог уступил дорогу священнику и заставил его пройти вперед.

Появились на отведенной им скамье министры в богато расшитых золотом мундирах; только один выделялся из их толпы своим простым костюмом и совершенно не принужденным видом, точно явился сюда для обыкновенного дела или для обычных салонных разговоров. Это был Неккер, новый министр финансов, от которого народ ожидал восстановления своего благосостояния. При его появлении среди депутатов и среди зрителей поднялся одобрительный шепот, перешедший затем в шумные выражения одобрения и громкие аплодисменты. Задумчивая улыбка, на мгновение промелькнувшая по строгому лицу Неккера, была единственным признаком того, что он понял, к кому относилось такое явное подтверждение популярности среди народа.

Во главе депутатов от Прованса появилась гордая фигура графа Мирабо; несколько рук поднялось, чтобы приветствовать и его таким же образом, но в эту минуту, в сопровождении королевы и прочих членов королевской семьи, появился сам король.

Все присутствовавшие в зале поднялись, как один человек, и разразились громкими, восторженными кликами одобрения и радости. По знаку Мирабо, представители третьего сословия, так же восторженно изъявлявшие свою радость, не преклонили на этот раз коленей, как это бывало прежде на каждом собрании, но остались стоять. Только один из депутатов, красивый молодой человек с гордым, энергичным лицом, преклонил колено при виде королевы; но сильная рука соседа быстро подняла его.

— Господин депутат, — сказал этот сосед, — представители народа должны стоять пред монархией, не склоняясь!

— Вы правы, граф Мирабо, — ответил Тулан, — да я и не пред монархией преклонил колени, а пред прекрасной женщиной.

Мирабо не ответил и снова устремил свои пламенные взоры на короля.

В этот торжественный день король явился в порфире; на его голове была шляпа с перьями, а на ленте, прикреплявшей перья, горели лучшие коронные бриллианты.

Оказанный ему прием, по-видимому, тронул Людовика, и на его губах появилась улыбка, но, когда снова наступила тишина и он увидел пред собою серьезные, строгие лица депутатов третьего сословия, он смутился и даже содрогнулся. Королева напротив огляделась спокойно и величественно. Ее прекрасные глаза медленным, испытующим взглядом обошли весь зал и остановились на один краткий миг на лице Тулана. Казалось, она вспомнила черты человека, принесшего ей два года назад тяжелое известие об оправдании кардинала де Роган, и горькая улыбка скользнула по ее губам: этот человек сидел теперь среди ее врагов, глядевших на нее враждебными глазами; так-то сдержал он свою клятву! Но Мария Антуанетта уже ничему более не удивлялась: в последние годы ее покинуло столько друзей, столько людей, обязанных ей всем, что нечего было удивляться, если на сторону ее врагов перешел человек, клявшийся ей в верности, быть может, только под влиянием чисто юношеского восторженного порыва. Королева грустно потупилась: она и в этот торжественный миг встретила изменника.

«Наступит день, когда она узнает, что я — ее верный слуга, — подумал Тулан, понявший выражение ее лица, — и этот день вознаградит меня за удар кинжалом, который нанес мне сейчас ее взгляд. Держись, Тулан! Битва началась, ты должен победить или умереть!»

Королева так и не подняла больше своего взора. Она производила трогательное впечатление в своем простом наряде, с красивым, бледным лицом, которому тщетно старалась придать непроницаемо-спокойное выражение.

Людовик встал и обнажил голову. Королева также поднялась со своего кресла, чтобы выслушать речь короля.

— Сядьте, ваше величество, прошу вас! — с легким наклонением головы сказал ей король.

— Государь, — спокойно ответила королева, — не подобает вашей подданной сидеть, когда вы, ваше величество, стоите.

По рядам скамей пробежал ропот, а с одной стороны раздался иронический смех. Мария Антуанетта вздрогнула, точно от укуса ядовитой змеи, и бросила гневный взгляд в ту сторону, откуда прозвучал смех: она узнала его — это смеялся Филипп Орлеанский. Он даже не потрудился сделать серьезное лицо, и его дерзкий, вызывающий вид открыто говорил королеве, что он — ее смертельный враг, что он отмстит ей за ее презрение к развратному кутиле, за шутку, которая сделала его смешным в глазах всего двора; когда герцог, в одно и то же время мот и скряга, сдал нижний этаж своего дворца под лавки и конторы, королева сказала: «Теперь, когда вы сделались лавочником, мы, вероятно, будем видеть вас в Версале только по праздникам, когда ваши лавки заперты?» Филипп Орлеанский помнил эти слова, когда глядел с насмешливой улыбкой в лицо королевы, и его глаза говорили ей о расплате и мести.

Король начал речь, которой он