Я вылетела в Майами из Сиэтла в час ночи третьего июля. Когда я прибыла в место назначения – Центр правосудия округа Дейд, – мне обещали дать удостоверение представителя прессы. Я сразу же узнала, что там уже находятся триста репортеров в полной готовности обработать и распространить по всей Америке малейшую информацию касательно Теда Банди.

И вновь меня охватило ощущение абсолютной нереальности всего происходящего. По случайному совпадению во время полета нам показывали фильм «Любовь с первого укуса», и все пассажиры, кроме меня, восторженно хохотали над Дракулой в исполнении Джорджа Гамильтона, вонзавшим зубы в тела прекрасных девушек. Я же не находила в этом фильме ничего смешного.

Пройдет еще сорок два часа, прежде чем я смогу снова уснуть. Мы пересекли Скалистые горы. Слева, глядя из самолета, я могла видеть, как занимается рассвет, но справа все еще была непроглядная ночь. Вскоре я увидела великие реки, прокладывающие свой путь к морю, и города, громоздящиеся вдали. Мы приземлились в Атланте в шесть часов утра, прождали около часа, а затем полетели дальше на юг на более маленьком самолете. Флоридские болота казались бесконечными. И вот впереди появился Майами. Совершенно плоский, размазанный по долине, он был прямой противоположностью Сиэтлу, построенному на цепи холмов.

Когда я выходила из аэропорта Майами, июльская жара южной Флориды усиливалась и вот-вот готова была окончательно лишить меня сил. За все те недели, которые мне пришлось провести в Майами, я так и не смогла привыкнуть к этой нестерпимой жаре. Она не прекращалась ни на мгновение. Даже внезапные предвечерние грозы проливали на землю только несколько крупных капель горячей воды, а воздух оставался таким же раскаленно-тяжелым, как и до грозы. И вечер, в отличие от вечеров на Северо-Западе, тоже не приносил облегчения. При виде пальм меня охватил острый приступ тоски по дому, я вспомнила долгие месяцы, проведенные в ЛосАнджелесе, и вдруг подумала, что Теду, возможно, уже больше никогда не суждено вернуться домой.

Я оставила вещи в мотеле и взяла такси до Центра правосудия округа Дейд, нового шикарного комплекса, расположенного неподалеку от того стадиона, где проводится ежегодный теннисный турнир «Орандж Баул». Стоило мне войти в приемную часть Отдела общественной безопасности округа Дейд, в здании которого располагалась тюрьма, связанная воздушным переходом с Центром правосудия, на пятом этаже которого проводился суд над Тедом, я сразу же почувствовала, что приняты невиданные меры безопасности. Никому не дозволялось даже входить в лифты, поднимавшиеся на верхние этажи, без специальной проверки и получения особого опознавательного бейджа. В Майами у Теда не было ни малейшего шанса сбежать.

Мне тоже пришлось получить такой бейдж перед тем, как подняться в отдел по связи с общественностью и получить там еще один бейдж, наличие которого служило пропуском на заседания суда. Так я стала «Корреспондентом новостных СМИ № 15».

Прежде всего я отправилась на десятый этаж этого громадного здания и обнаружила, что он полностью отдан в распоряжение прессы. Никогда прежде я не видела ничего подобного. Там кипела бурная деятельность. Три десятка телевизоров транслировали каждое слово, произносившееся на судебном заседании пятью этажами ниже; телеведущие, мужчины и женщины, технические сотрудники, репортеры – десятки и десятки – непрерывно смотрели, передавали, редактировали. Какофония, царившая там, казалось, никого не беспокоила. В помещениях висела густая завеса сигаретного дыма, повсюду были видны кофейные чашки. Ковры на входе было не разглядеть из-за хитросплетений телевизионных кабелей.

Кабели отходили от единственной телекамеры, установленной в зале суда, и тянулись по боковому фасаду здания в центральную аппаратную. Там серия усилителей-распределителей направляла полученную информацию на все три телесети сразу. Куски, отобранные сетями, передавались на девятый этаж, где была установлена «тарелка» для передачи сигнала в центр Майами для дальнейшей проводной трансляции в специальную телесистему Флориды. Те же сигналы передавались по проводам в Атланту, откуда Эй-Би-Си передавала их в Нью-Йорк по спутнику «Telstar I», а по спутнику «Telstar II» в Калифорнию и на Западное побережье. Единственную камеру в зале суда предоставила Си-Би-Эс, и с ней работали по очереди операторы из разных телевизионных сетей.

Тед как-то сказал мне, что он «золотой мальчик», и СМИ воспринимали его именно в этом образе.

Я оглянулась по сторонам. Телестудии из Колорадо, Юты, Вашингтона и Флориды зарезервировали для себя «территории», прикрепив специальные рукописные объявления. Работа на десятом этаже здания Центра правосудия продолжалась круглосуточно на протяжении всего процесса. А мне, всегда жаловавшейся на одиночество человека, занимающегося писательской деятельностью, и проводившей так много времени в уединении своего подвального кабинета, здесь одиночество явно не грозило. Меня поразили выдержка и дисциплинированность моих коллег-репортеров, которые могли написать заметку от начала до конца в помещении, которое буквально гудело от шума и суеты.

Я оставила свой магнитофон наверху. В зал суда магнитофоны вносить не разрешалось. Позже я научилась оставлять его включенным рядом с телевизором перед тем, как самой броситься в зал суда на начинающийся процесс. Таким образом у меня были заметки, сделанные на самом процессе, и полная его запись на пленке.

Я вышла из лифта на пятом этаже и направилась в зал суда. Откровенно говоря, меня терзал страх, ведь я входила в совершенно незнакомый мне мир, где мне предстояло увидеть кульминацию четырех лет мучительных метаний.

Если судья Эдвард Коварт был похож на сенбернара, то его судебный пристав Дейв Уотсон напоминал бойцовского бульдога, злобно защищающего своего хозяина. Мы все постепенно научились уважать и бояться Уотсона, когда он громким голосом провозглашал: «Прошу всех сесть! Суд начинает заседание» или «Всем оставаться на своих местах, пока судья не вернется в зал судебных заседаний». И горе тому, кто вдруг захотел посетить туалет – во время заседаний Уотсон не допускал никаких хождений туда-сюда.

Но в тот момент я была ему очень обязана. Он подошел ко мне, когда я в растерянности остановилась перед дверью в зал суда. Ему было уже за семьдесят, совершенно седой, одетый в строгом соответствии с правилами – белоснежная рубашка и темные брюки. В ту минуту я не знала, что передо мной тот самый всемогущий судебный пристав Уотсон. Он улыбнулся, обнял меня и сказал: «Входите, входите, милочка».

Зал суда, в котором заседал Коварт, представлял собой обширное восьмиугольное помещение со стенами, обитыми панелями из тропической древесины, и металлическими прямоугольниками за мраморной скамьей. Сверху свисали светильники белого, красного, темно-коричневого цвета, цвета морской волны. Тридцать три места для прессы находились слева от входа. Напротив них располагались места для полиции. Дальше – сто с лишним мест для зрителей. Ни одного окна, но необходимое число кондиционеров.

Суды всегда казались мне чем-то вроде микрокосма человеческой жизни. Судья – отец, добросердечный, но авторитарный, указующий всем нам путь. И Эдвард Коварт идеально подходил для этой роли. Все остальные присутствующие – присяжные, защита, обвинение, зрители, представители прессы – активные участники общего для всех нас жизненного испытания. И когда оно заканчивается, нам всем становится немножко грустно. Мы больше никогда не будем так близки и вряд ли когда-нибудь встретимся снова.