Антуан-Жан Гро. Портрет Людовика XVIII в коронационной мантии. 1817

3. Талейран и Фуше, услужливо согласившиеся с высылкой своих друзей, вскоре были изгнаны сами. Талейран взял на себя труд выслать из страны Фуше, который в переодетом виде отправился в Дрезден. «Хромоногий» надеялся, «бросая Фуше на съедение волкам, насытить их на некоторое время» (Дафф Купер). Но русский император возненавидел Талейрана еще со времен Вены, и его быстро заменили на посту премьер-министра герцогом Ришелье, стопроцентным эмигрантом, бежавшим в 1789 г. и вернувшимся в 1814 г. Он и за границей оставался патриотом. Это был хороший администратор, честный и толерантный, близкий к царю, который во время его эмиграции даже назначил этого француза губернатором Крыма. Талейран, в ярости, что его обманули, иронично заметил: «Герцог Ришелье? Я плохо его знаю. Мне только известно, что это тот француз, который лучше всего знает Крым». В то время герцог был предпочтительным выбором. Но и он недолго оставался на этом посту. Ему едва хватило времени подписать мирный договор, возвращавший Францию к границам 1790 г. Перед тем как разъехаться, все три государя – австрийский, прусский и русский – заключили, по предложению Александра I, императора, склонного к мистике, Священный союз, который они намеревались превратить в подобие Общества христианских народов. Людовик XVIII согласился к нему присоединиться. Английский регент отказался. Государи взяли на себя обязательство защищать религию, мир и справедливость. Александр был искренен. Остальные видели в Священном союзе скорее союзничество, чем святость.

4. В выборах 1815 г. участвовали малочисленные цензовые избиратели: на всю страну их оказалось менее 100 тыс. Аристократы и богатые буржуа старались отстранить прежде всего участников революции и заметных людей империи и создали в Париже палату депутатов из эмигрантов и мелких дворянчиков, столь же мстительных, сколь и невежественных. Людовик XVIII назвал это собрание, по его мнению слишком контрреволюционное, Бесподобной палатой. Из 402 членов 350 были ультрароялистами, «бешеными» роялистами, которые хотели чрезвычайных законов, возврата привилегий – словом, полного возвращения к старому. «Тот, кто не пережил 1815 г., не знает, что такое ненависть». Революционный трибунал возрождался под новыми именами. Сыновья жертв становились палачами. Полевые трибуналы приговаривали к смерти или к изгнанию лучших людей нации. Маршал Ней, к ужасу всей Франции и к радости нескольких светских дам, был казнен. Позднее Гизо объяснил, почему эти приговоры были несправедливы: «Император Наполеон правил долго и с блеском, его принимала, и им восхищалась и Франция, и вся Европа, его поддерживала преданность большинства, как в армии, так и по всей стране. Идеи права и долга, чувства уважения и верности были сбивчивы и во многих душах вызывали конфликт. Существовало как будто два подлинных действующих правительства, и многие умы ненароком могли запутаться в выборе. В свою очередь, король Людовик XVIII и его советники могли бы, не проявляя слабости, посчитаться с этими духовными заблуждениями…» Король должен был помиловать Нея и превратить «королевскую власть в плотину на пути кровавого потока». Возможно, он этого и хотел, ибо все его высказывания о «бешеных» звучали сурово. «Если бы у этих господ была полная свобода, – говорил он, – они дошли бы до того, что и меня отправили бы на „чистку“». Белый террор явился яркой демонстрацией того, чего не следовало делать для правильного управления страной, но Людовик XVIII, который и хотел бы вернуться к традициям Генриха IV, оказался слишком стар и измучен, чтобы сопротивляться салонным вязальщицам.[55]

5. К счастью, Людовик XVIII нашел поддержку и совет у небольшой группы умеренных роялистов, которых из-за строгости их доктрины и догматического тона суждений окрестили доктринерами. Среди этих мудрецов, которые считали, что Реставрация не должна превращаться в реакцию, были Паскье, Сент-Олер, Ройе-Коллар и их друг Деказ, префект полиции, большой любимец Людовика XVIII, авторитетный и умный адвокат, который наследовал пост Ришелье. Деказ стремился примирить французов обоих лагерей. Ройе-Коллар и его друзья считали, что революция была скорее социальной, чем политической, и что требовалась такая система, в которой общество, вышедшее из этой революции со своими правами и интересами, могло бы примириться с монархией. Они ненавидели тиранию собраний столь же сильно, как и тиранию Бонапарта. «Народ беспомощен против власти, вышедшей из народа», – говорили они. Поэтому они считали необходимым сохранение над избранными палатами наследственной монархии и Божественного права. Левее доктринеров располагались «независимые», такие как герцог Брольи и Лафайет, то есть либералы, верные принципам XVIII в., к которым, не имея возможности свободно высказываться, присоединялись бывшие бонапартисты, бывшие якобинцы, крестьяне, напуганные возвратом знати и призраком феодальных привилегий. Тайное общество карбонариев втихомолку плело заговор против режима. Идеи карбонариев зародились в лесах Италии, где патриоты долго жили как углежоги. Движение было интернациональным и боролось «против любых тиранов».

6. Управлять Францией периода Реставрации было трудно. Офицеры на половинном содержании и патриоты с сожалением вспоминали императора. Народ, и особенно буржуазия, стремился сохранить социальное равенство, установленное революцией. Страна продолжала испытывать привязанность к трехцветному знамени и вспоминала со смешанным чувством усталости и гордости о двадцати пяти годах славы. Однако французы готовы были терпеть монархию, потому что они сильно настрадались, а разумное правительство старалось их не раздражать. Если бы к Жюльену Сорелю отнеслись лучше, он смирился бы с лицемерием и социальным успехом. Но если Людовик XVIII и Деказ проявляли осторожность и даже мужество, если король и его министр распустили в сентябре 1816 г. Бесподобную палату, то большинство роялистов проявляли себя «большими роялистами, чем сам король». Они не выносили вида успешных управленцев, взращенных революцией и империей, из соображений технической необходимости остававшихся на своих местах, которых теперь страстно добивались роялисты. Шатобриан метал громы против якобинской фракции, которая, по его словам, сохраняла за собой все посты: «Они изобрели новый жаргон для достижения своих целей… Как раньше они говорили „аристократы“, так теперь они говорят „ультрароялисты“… Таким образом, мы оказались ультрароялистами, это мы-то, бедные наследники тех самых аристократов, чей прах покоится на кладбище Пик-Пюс…[56] Распустить единственное собрание, которое впервые с 1789 г. проявило по-настоящему роялистские настроения, – это, на мой взгляд, странный способ спасать монархию…» Странный? Вероятно, но это был единственно возможный способ. Впервые с 1815 г. парижане кричали «Да здравствует король!». Писали так: «Франция дышит, Хартия торжествует, король правит».