II

Когда Пьер, прибыв в город и столкнувшись с бессердечным равнодушием Глена, стал наводить справки о том, к кому бы обратиться с просьбой в своих стесненных обстоятельствах, он вспомнил о своем старом приятеле Чарли, и отправился на его поиски, и нашел его наконец; он увидел перед собой высокого и стройного, но скорее худого и бледного и все же замечательно красивого молодого человека, коему исполнился двадцать один год, который, занимая маленький пыльный адвокатский офис на третьем этаже старого здания Апостолов, претендовал на то, что занят очень большим и на глазах растущим бизнесом среди опустелых голубиных гнезд да под непосредственным надзором неоткрытой бутыли чернил; его мать и сестры жили в комнате наверху; а он сам, не только следуя закону земного бытия, но будучи также связан с особым секретом да теологико-политико-общественными схемами масонского порядка, кои вынашивались обладателями изношенных пальто Апостолов, он следовал некой незрелой трансцендентальной философии, как для благотворительных средств на поддержку, так и для своего собственного умственного питания.

Пьер был сначала немного удивлен его необыкновенно искренним и дружелюбным поведением, все прежние аристократические предрассудки у Пьера исчезли начисто и сгинули в небытие, хотя при первом потрясении при их встрече Чарли не мог, скорее всего, знать о том, что Пьер выброшен на улицу.

– Ха, Пьер! Рад видеть тебя, приятель! Послушай-ка, в следующем месяце я собираюсь толкнуть речь перед орденом Омега в Апостолах. Великий мастер, Плинлиммон, будет там. Я услышал от него как-то самый лучший отзыв о себе: «Этот юноша имеет в себе примитивные категории; он создан для того, чтобы поразить мир». Ну, приятель, я получил предложения от издателей «Спинозаиста» вести еженедельную колонку в их газете, и ты знаешь, как мало людей способны понимать, что напечатано в «Спинозаисте»: ничего там не признается, кроме предельного трансцендентализма. Навостри свои уши; я подумываю избавиться от апостольской маскировки и храбро выйти наружу, Пьер! Я думаю о том, чтоб вырвать с корнем государство и нести философию в массы… Когда ты приехал в город?

Несмотря на все свои беды, Пьер не мог подавить улыбку при этом довольно-таки занимательном приеме; но, хорошо зная парня, он не мог не понять из того фонтана восторженного эготизма, что его сердце совсем не испортилось, ибо эготизм – это одно, а себялюбие – другое. Как только Пьер рассказал ему о своем положении, Чарли немедленно обратился в саму серьезность и доброту, исполненную практичности, отрекомендовал Апостолов как наилучшее возможное жилище для него – дешевое, уютное и близкое к центру; он предложил достать карту и вызвался помочь Пьеру перенести его скарб, но, наконец, подумал, что самым лучшим будет подняться наверх и показать ему свободные комнаты. Но когда под конец они обо всем договорились и Чарли, весь – жизнерадостность и рвение, отправился вместе с Пьером в отель, чтобы помочь тому с переездом, он крепко схватил Пьера за руку, едва они миновали большую сводчатую дверь под башней Апостолов, и тотчас же принялся частить занятной скороговоркой эпическую поэму, и он продолжал рассыпаться до тех пор, пока и сами трубы Апостолов не скрылись из поля зрения.

– Боже! Мой труд стряпчим отнимает все время! Я должен отказаться от некоторых клиентов; я должен посвящать время своим занятиям, а эта моя практика, коя ширится на глазах, не позволяет этого. Кроме того, я должен внести кое-какой вклад в грандиозное наследие всего человечества; я должен отложить несколько коротких встреч и отдать это время своим метафизическим трактатам. Я не могу тратить весь свой порох на договоры и закладные… Мне кажется, ты сказал, что женился? – И, не останавливаясь, чтобы выслушать хоть какой-то ответ, Чарли продолжал стрекотать: – Что же, я полагаю, что это мудро, в конце-то концов. Это остепеняет, сосредоточивает и делает мужчину тверже, как мне говорили… Нет, я не женился; это случайная фраза моего изобретения, вот!.. Да, после этого мой приятель ясно увидел мир перед собою; это напрочь сдуло с него всю его болезненную субъективность и обратило все предметы для него в объективные – девять малышей, к примеру, можно рассматривать как явление объективное. Женитьба, э-эх!.. А милое дело, вне сомнений, вне сомнений: семейное, приятное, любезное, все дела. Но я должен послужить человечеству, приятель! Женитьбой я должен посвящать себя увеличению численности населения, но не численности великих умов. Великие умы все были холостяками, знаешь ли. Их семья – это Вселенная, мне следует назвать планету Сатурн их старшим сыном и Платона – их дядюшкой… Так ты женился? – И снова, не слушая ответов, Чарли продолжал стрекотать. – Пьер, вот мысль, приятель, мысль для тебя! Ты не сказал прямо, но намекал на свой тощий кошелек. Я помогу тебе его наполнить… Выкорчевать государство кантианской философией! Получим по доллару каждый, приятель! Прояви усердие да передай другому, и ты получишь это. Я в близких отношениях с сообразительностью и великодушием людей! Пьер, навостри уши: мое мнение таково, что мир прогнил насквозь. Тсс… говорю, одна сплошная ошибка. Общество призывает мессию – Курция, приятель! Того, кто бы, бросившись в огненную бездну и пожертвовав собой, спас бы все человечество! Пьер, я долго отвергал соблазны жизни и моды. Взгляни на мое пальто и убедись, как я презираю их! Пьер! Но постой, имей ты хотя бы шиллинг! Давай-ка здесь чего-нибудь перекусим – это дешевое местечко, я здесь иногда бываю. Давай же идем.

I

Мы оставили Пьера нашедшим постоянное пристанище в трех комнатах, сообщавшихся между собою, на верхнем этаже Апостолов. И, забежав немного вперед во времени и пропустив сто и одну подробность домашней жизни, расскажем о том, как их заветные планы воплотились наконец в жизнь не без успеха; как несчастная Дэлли, оставив позади самые горькие мучения своего горя, стала служанкой и близкой приятельницей Изабелл и нашла в этом единственное деятельное облегчение и спасение от воспоминаний о своем печальном прошлом; как сама Изабелл в других случаях работала с Пьером, проводила часть своего времени, стряпая собственную бессмыслицу из его рукописей с целью, в конечном счете, сотворить корявое подобие напечатанных разборчивым шрифтом беловиков, или спускалась на нижний этаж в комнаты Миллторпов и в скромном и дружелюбном обществе трех юных леди и их превосходной матери находила некоторое небольшое утешение в отсутствие Пьера, или, когда его работа за день была окончена, сидела рядом с ним в сумерках и играла на своей таинственной гитаре, а Пьер чувствовал, что глава за главой выступают перед ним в своей невиданной многозначительности; но, увы! Он всякий раз был неспособен передать их словами, ибо там, где кончаются самые выразительные слова, там начинает звучать музыка, с ее беспредельностью и переливами, да туманными намеками, приводящими в полнейшее замешательство.

Отвергая ныне все свои предыдущие творения и сжегши с презрением даже те живописные плоды беспечной фантазии, написанные в Седельных Лугах в чудное невозвратное время Люси и любви к ней, кои он ревниво оберегал от издателей, считая, что они слишком искренни и хороши для печати; отказавшись от прежнего себя, Пьер теперь был занят написанием компактного, но всеохватывающего произведения, кое подталкивали к скорому завершению сразу два мощных стимула – жгучее желание принести в массы то, что он полагал новым, или, по крайней мере, печальную, позабытую миром правду, да грозная опасность остаться вскоре без единого пенни, если только ему не удастся продать рукопись и получить деньги. Универсальность мысли, порожденная его очень бурной реакцией на те запутанные проблемы, кои недавно обрушились на его голову, а также той беспримерной ситуацией, в коей он очутился ныне, да понимая каким-то чутьем, что самые великие творения лучших умов человечества всегда формируются по кругу, как атоллы (то есть как примитивные островки кораллов, которые, вырастая в пучинах глубочайших морей, тянутся к поверхности ростками, похожими на трубы, и смотрятся на ней кольцами белого камня, который, несмотря на то что снаружи со всех сторон исхлестан океанскими волнами, все же уберегает от всех бурь ту спокойную лагуну, кою заключает в себе), вразумительным образом объединяя целый ряд всех творений, какие только можно узнать или измыслить, Пьер решил дать миру книгу, кою мир непременно примет с изумлением и восторгом. Круг чтения, составленный из книг разных областей знания, о чем едва ли подозревали его друзья; знания, благоприобретенные случайно, его хаотичным, однако же острым умом в ходе различных, неожиданных, библиографических блужданий почти каждого культурного молодого искателя Правды, – сей неудержимый и значительный поток его сознания беспрепятственно впадал в бескрайнюю весну необычных мыслей, кои время и случай заставили в нем вспыхнуть. Ныне он поздравлял себя со всеми поверхностными приобретениями такого сорта, не ведая, что в реальности для разума, обращенного на создание неких творений, наводящих на размышления об абсолютной Правде, все простое чтение легко усваивается, но это скорее помеха на пути, кою трудно преодолеть, а отнюдь не катализатор, который поможет ему вырваться вперед.