Бывали вечера, когда он приходил в её квартиру без предупреждения, как и она приходила к нему. Если у неё были гости, он говорил: «Гони их» — и шёл в её спальню, в то время как она выполняла его приказ. У них было молчаливое соглашение, принятое обоими без обсуждения: не показываться в обществе друг друга. Её спальня была восхитительным местом, выдержанным в холодных зеленовато-стеклянных тонах. Ему нравилось приходить сюда в той же запачканной одежде, в которой он проводил день на строительной площадке. Ему нравилось отбрасывать покрывало с её кровати, а затем сидеть, спокойно разговаривая, час или два, не глядя на постель, не делая ни малейшего намёка на её статьи, или строительство, или последние контракты, которых она добилась для Питера Китинга; простота и непринуждённость наделяла эти часы большей чувственностью, нежели те минуты, которые они оба откладывали.

Бывали вечера, когда они сидели вместе в её гостиной у огромного окна, высоко над городом. Она любила смотреть на него у этого окна. Он стоял, полуобернувшись к ней, курил и разглядывал город сверху. Она отходила от него, усаживалась на пол посреди комнаты и смотрела на него.

Однажды, когда он встал с постели, она зажгла свет и увидела, что он стоит голый возле окна; она посмотрела на него и произнесла спокойно и безнадёжно, в отчаянной попытке быть полностью искренней:

— Рорк, всё, чем я занималась всю жизнь, — это из-за того, что мы живём в мире, который прошлым летом заставил тебя работать в каменоломне.

— Я знаю.

Он уселся в ногах кровати. Она переползла к нему, уткнулась лицом в колени, свернулась, оставив ноги на подушке, руки её были опущены, а ладонь медленно двигалась вдоль его ноги от лодыжки до колена и обратно. Она добавила:

— Конечно, если бы всё зависело от меня, прошлой весной, когда ты был без копейки и без работы, я бы послала тебя на ту же работу и в ту же каменоломню.

— Я и это знаю. А может, не послала бы. Скорее, ты использовала бы меня как служителя в туалетной комнате клуба АГА.

— Да, возможно. Положи мне руку на спину, Рорк. Просто держи её там. Вот так. — Она тихо лежала, лицом всё так же уткнувшись ему в колени, руки свешивались с постели, она не двигалась, как будто всё в ней умерло и жила только полоска спины под его рукой.

В архитектурных бюро, которые она посещала, в кабинетах АГА — повсюду толковали о неприязни мисс Доминик Франкон из «Знамени» к Говарду Рорку, этому юродивому от архитектуры, который строит для Энрайта. Это создало ему скандальную славу. Можно было услышать: «Рорк? Знаете, это тот парень, которого Доминик Франкон на дух не выносит»; «Эта девица Франкон здорово разбирается в архитектуре, и, если она говорит, что он не тянет, значит, он ещё хуже, чем я думал»; «Боже, до чего эти двое не терпят друг друга! Хотя я слышал, что они даже не знакомы». Ей нравилось слушать эти толки. Ей польстило, когда Этельстан Бизли написал в своей колонке в «Бюллетене АГА», обсуждая архитектуру средневековых замков: «Чтобы понять жестокую мрачность этих строений, следует вспомнить, что войны между враждующими феодальными властителями принимали самый дикий характер — нечто похожее на вражду между мисс Доминик Франкон и мистером Говардом Рорком».

Остин Хэллер, бывший её другом, заговорил с ней об этом. Она никогда не видела его таким раздражённым: лицо его утратило всё очарование обычной саркастической гримасы.

— Что, чёрт возьми, на тебя нашло, Доминик! — рявкнул он. — Такого откровенного журналистского хулиганства я в жизни не видел. Почему бы тебе не предоставить такого рода дела Эллсворту Тухи?

— А Эллсворт хорош, правда? — вставила она.

— По крайней мере, у него хватает приличия держать свою мерзкую пасть закрытой насчёт Рорка, хотя, конечно, и это не совсем прилично. Но что нашло на тебя? Ты понимаешь, о ком и о чём говоришь? Раньше, когда ты развлекалась похвалами в адрес уродов дедушки Холкомба или наводила страх на собственного папашу и этого красавчика с календаря для домохозяек, которого он взял в партнёры, всё было нормально. Так или иначе, это ничего не значило. Но использовать тот же приём против таких людей, как Рорк… Знаешь, я действительно думал, что в тебе есть порядочность и способность к здравому суждению, — только тебе не выпала удача их развить. Я считаю, что ты ведёшь себя как проститутка, только чтобы подчеркнуть посредственность тех ослов, работу которых должна оценить. Не думал я, что ты такая безответственная сука.

— Ты ошибался, — заметила она.

Однажды утром к ней в кабинет вошёл Роджер Энрайт и, не поздоровавшись, сказал:

— Надевай шляпу. Поедешь со мной смотреть.

— Доброе утро, Роджер, — одёрнула она его. — Смотреть что?

— Дом Энрайта. То, что мы построили.

— Боже мой, ну конечно, Роджер, — улыбнулась она вставая. — Мне очень хочется взглянуть на дом Энрайта.

По дороге она спросила:

— А в чём дело, Роджер? Ты пытаешься подкупить меня?

Он сидел, выпрямившись на больших серых подушках сидений своего лимузина, и не смотрел в её сторону. Он сказал:

— Я могу понять глупую зловредность. Могу понять зловредность по невежеству. Я не могу понять намеренную гнусность. Ты вольна, конечно, писать что хочешь. Но это не должно быть глупостью, не должно быть невежеством.

— Ты переоцениваешь меня, Роджер, — пожала плечами она и больше ничего не произнесла до конца поездки.

Они миновали деревянное ограждение, оказавшись в джунглях обнажённых стальных конструкций того, что должно было стать домом Энрайта. Её высокие каблучки легко ступали по деревянным мосткам, она шла, чуть отклонившись назад, с беспечной и дерзкой элегантностью. Она останавливалась и смотрела на небо, забранное в стальные рамы, на небо, которое казалось ещё более высоким, чем обычно, как бы отброшенным вглубь громадными, устремлёнными вверх балками. Она смотрела на стальные клетки будущих этажей, на смелые углы, на невероятную сложность этой формы, рождающейся как простое, логическое целое, — обнажённый скелет с ещё воздушными стенами, обнажённый скелет в холодный зимний день, уже готовый ожить и обещающий уют, как дерево весной, покрывающееся первыми почками будущей зелени.

— О, Роджер!

Он глянул на неё и увидел лицо, которое можно увидеть лишь в церкви на Рождество.

— Я оценил вас правильно, — сухо сказал он, — и тебя, и здание.

— Доброе утро, — произнёс низкий сильный голос за их спинами.

Она не поразилась, увидев Рорка. Она не слышала, как он подошёл, но было бы странно думать, что строительство обойдётся без него. Она чувствовала, что он здесь, с того самого момента, как пересекла ограду, что это строение — он, что оно больше выражает его личность, чем его тело. Он стоял перед ними, держа руки в карманах пальто свободного покроя, без шляпы на таком холоде.

— Мисс Франкон — мистер Рорк, — представил их друг другу Энрайт.

— Мы уже как-то встречались, — сказала она, — у Холкомбов. Если мистер Рорк помнит.