Вот и все, что знал Стивен, зато не знал он намного больше. Его кто-то предал или же НКВД просто решил, что пришло время его взять? Поводов для его ареста имелось множество: видели, как он пользовался тайником, его гостиничный номер был обыскан; его передатчик был найден.

Но почему именно друг Ланы, ее костюмер и помощник, Илья – человек, которому она, казалось, безоглядно доверяла, тот самый человек, который предупредил ее о том, что ею интересовались агенты, доставил его сюда?

Конечно, возможно, Илья был осведомителем, сотрудником НКВД низкого уровня, как и множество других людей, вынужденных к этому советской жизнью. Кого-то тайная полиция держала в руках тем, что имела в своем распоряжении компрометирующие материалы на кого-нибудь из его близких, попавшегося на мелком нарушении закона, а кому-то просто предлагала пусть символическую, но регулярную оплату. Завербовать человека нетрудно. НКВД с подозрением относился к Меткалфу, знал, что он встречался с Ланой, так что с их стороны было вполне логично завербовать доверенного помощника Ланы или надавить на него и приказать, чтобы Илья доставил Меткалфа сюда.

Но могло ли быть так… было ли возможно, что предала его сама Лана?

Она, по ее собственным словам, готова была пойти на что угодно, чтобы хоть как-то защитить отца. Если на нее оказали давление – сильное, невыносимое давление, то разве трудно предположить, что она не выдержала и согласилась помочь НКВД?

И уже в следующий момент он напомнил себе: почему так уж трудно представить, что Лана могла обмануть тебя, если ты сам уже обманул ее?

Он не знал, что и думать. Он был настолько измотан, что его мысли начали путаться.

Раздался громкий металлический лязг – это отпирался замок на двери в его камеру. Меткалф сел на койке и приготовился встретить неизбежное. Вошли трое охранников, одетых в форму; двое из них сразу взяли его под прицел пистолетов.

– Встать! – приказал третий – видимо, старший.

Меткалф встал, незаметно окинув всех троих внимательным взглядом. Мало того, что соотношение сил было далеко не в его пользу, но даже если бы он и сумел отобрать оружие у одного из них, даже если бы он приставил дуло пистолета к голове другого, захватил бы заложника, он – это Меткалф знал точно – никогда не смог бы выйти отсюда. Ему придется сотрудничать с властями, пока не представится возможность спасения.

– Который час? – спросил он.

– Руки за спину! – рявкнул вместо ответа надзиратель.

Его провели по темному коридору к железной двери с маленькой решеткой посередине, за которой, как оказалось, находился тесный примитивный лифт. Его заставили уткнуться лицом в стенку кабины. Дверь, громко лязгнув, закрылась, и лифт пошел вверх.

Наверху дверь отворилась в длинный коридор с паркетным полом, застеленным восточной ковровой дорожкой, и стенами, выкрашенными нежной светло-зеленой краской. Освещали коридор белые стеклянные шарообразные плафоны, висевшие под потолком.

– Смотреть перед собой! – грозно приказал командир конвоя. – Руки за спину! По сторонам не глядеть!

Меткалф шел по коридору, двое охранников по бокам, один сзади. Краем глаза он видел, что они миновали длинный ряд кабинетов; в некоторых были открыты двери, внутри сидели за столами мужчины и женщины. Через равные интервалы – шагов через двадцать – стояли охранники в форме.

Он услышал частое постукивание металла о металл и увидел, что это один из местных охранников барабанит большим ключом по пряжке ремня. Несомненно, это был какой-то сигнал.

Внезапно Меткалфа грубо повернули и затолкнули лицом вперед в сделанную в стене нишу размером с телефонную будку. По коридору проходил кто-то важный, в общем кто-то, кого он не должен был видеть.

Наконец они оказались перед большой дубовой дверью, покрытой темным лаком. Командир конвоя постучал, и через несколько секунд дверь отворилась. На пороге стоял маленький человек с седоватыми, а может быть, пепельно-серыми волосами и бледным почти до прозрачности лицом. Это был, несомненно, какой-то секретарь, делопроизводитель или адъютант, сидевший в проходной комнате, служившей преддверием кабинета крупной шишки. На столе здесь стояли пишущая машинка и несколько телефонов. Секретарь подписал какие-то бумаги, часть оставил себе, часть отдал конвойному. Меткалф наблюдал за происходящим молча, не желая выказывать какие-либо эмоции, никакого беспокойства по поводу того, что его может ожидать. Секретарь постучал во внутреннюю дверь, затем заглянул в «глазок», который здесь тоже имелся.

– Заключенный 08, – сообщил он.

– Введите, – последовал ответ.

Секретарь открыл дверь и отступил в сторону, пропуская Меткалфа, который вошел в сопровождении начальника конвоя; остальные остались на месте, застыв по стойке «смирно».

Он оказался в просторном кабинете какого-то большого начальника. Пол здесь устилал огромный восточный ковер, а мебель была темная и массивная. Возле одной из стен находился большой сейф с номерным замком. На громадном письменном столе, покрытом зеленым сукном, громоздились высокие стопки папок и целая батарея телефонов. А позади стола стоял стройный худощавый мужчина с высоким куполообразным лбом, лысеющей головой и очками без оправы с толстыми стеклами, которые карикатурно увеличивали его глаза. Одет он был в идеально отглаженную серую форму. Он сделал рукой небрежный быстрый жест, охранник развернулся на каблуках и вышел из помещения, оставив там Меткалфа, стоявшего на ковре посреди кабинета.

Хозяин кабинета склонился над столом, перебирая какие-то бумаги. Этим он занимался несколько минут, как будто Меткалфа здесь не было. Потом он извлек толстую папку и наконец-то взглянул на Меткалфа, все так же не говоря ни слова.

Меткалф узнал опробованную столетиями технику допроса: молчание, которое должно сбивать с толку неопытного подследственного и заставлять его волноваться. Но Меткалф не был неопытным. Он твердо решил молчать до тех пор, пока следователь не решит заговорить первым.

Выждав не менее пяти минут, мужчина в очках улыбнулся и сказал на прекрасном английском языке с британским акцентом:

– Как вы предпочитаете говорить? По-английски? – Он вдруг перешел на русский язык: – Или по-русски? Насколько я понимаю, вы свободно владеете нашим языком.

Меткалф мигнул, торопливо решая, что ответить. Английский язык мог бы дать ему преимущество, решил он. Возможно, разговор на английском лишил бы этого чина НКВД свободы в передаче нюансов, тонкости выражения мыслей, которой обладает только носитель языка. Поэтому он ответил по-английски:

– Это не имеет для меня никакого значения. Пока мы можем говорить свободно и открыто. Вы обладаете такой властью, товарищ… Боюсь, я не расслышал вашего имени.

– А я вам его не называл, так что, как говорите вы, американцы, бросьте это дело. Можете называть меня Рубашовым. И мистером, а не товарищем, в конце концов, мистер Меткалф, какие мы с вами товарищи. Садитесь, пожалуйста.