– Да, – коротко ответил Гейдрих. – Я думаю, что наступило время полностью ликвидировать и это звено шпионажа. Но я получил сообщение, что американца забрали на Лубянку для допроса. Оттуда он, я почти уверен, уже никогда не выйдет. Русские могут сделать нашу работу за нас.

– Рыбку подцепил другой рыбак, – разочарованно протянул Клейст. – А если они задачу не выполнят?

– Тогда ее должны будете выполнить вы. И я нисколько не сомневаюсь в том, что вы сделаете все наилучшим образом.

На сей раз Рубашов сидел за своим столом, его голова едва виднелась из-за бастионов папок с делами. Он, казалось, что-то писал; через несколько минут он закончил, положил ручку и поднял голову.

– Вы что-то хотели сказать, мистер Меткалф?

– Да, – ответил Меткалф.

– Вот и хорошо. Я знал, что вы разумный человек.

– Вы вынудили меня к этому.

Рубашов пристально взглянул на него; его увеличенные линзами очков глаза походили на рыбьи.

– Мы называем это убеждением, и, кстати, это только одна из многих форм убеждения, которые мы используем.

Рот Меткалфа был полон крови; он сплюнул ее на ковер. Глаза Рубашова вспыхнули гневом.

– Позор. Понимаете ли, для вас было бы лучше – гораздо, гораздо лучше – не слышать того, что я собираюсь вам сказать. – Когда к вам привязываются власти, перебивайте их карту более сильной. Всегда имейте возможность воззвать к властям более высокого ранга. Это вы должны усвоить, даже если не научитесь у меня ничему другому. Альфред Коркоран.

Брови Рубашова поползли вверх.

– Я нисколько в этом не сомневаюсь, мистер Меткалф, – мягко произнес следователь. – Вы, конечно же, предпочли бы не говорить мне правду. Но позвольте мне заверить вас, что вы поступаете совершенно правильно. Да, это трудный поступок, но вы храбрый человек.

– Вы неправильно истолковали мои слова, Рубашов. Когда я вам расскажу то, что собираюсь, вы сами пожалеете о том, что меня слушали. Вы, конечно, понимаете, что бизнесмену вроде меня нелегко работать в России. Нужно достичь соглашения, назовем это – провести стимулирование, на самом высоком уровне. Мероприятия проводятся в строжайшей тайне, конфиденциальность соблюдается наистрожайшим образом. – Меткалф с немалым трудом поднял руки и показал вокруг себя. – Вы сидите в этом прекрасном кабинете и пребываете в счастливом неведении насчет того, как ведутся дела на наивысшем уровне – уровне Политбюро, – но так и должно быть. Государственные вопросы высшего уровня всегда остаются в ведении государственных деятелей, Рубашов. А государственные деятели, в конце концов, всего лишь люди. Человеческие существа. Люди, имеющие желания. Люди, в природе которых наличествуют, как и у всех других, алчность и корыстолюбие, стремления и потребности, которые в этом раю для рабочих приходится всегда хранить в тайне. Стремления и потребности, о которых приходится заботиться осторожным, имеющим хорошие связи персонам. И тут-то и возникает необходимость в помощи «Меткалф индастриз».

Рубашов смотрел на него, не мигая, не выказывая никакой реакции.

– И, конечно, вы не можете не понимать, что любые… мероприятия, которые моя компания проводила в пользу ряда высших должностных лиц в вашем правительстве, должны остаться в строжайшей тайне. Так что я не буду говорить вам о западной бытовой технике, которую мы тайно направляли в два дома в Тбилиси и в Абхазии – в дома, которые принадлежат матери вашего босса, Лаврентия Павловича. – Стивен с намеком на фамильярность назвал Берию лишь по имени и отчеству; то, что Берия предоставил в собственность своей матери два дома в Советской Грузии и роскошно их обставил, было мало кому известно. Но Рубашов не мог об этом не знать; Меткалф не имел никакого сомнения в этом.

Рубашов медленно покачал головой; о значении этой реакции невозможно было догадаться. А Меткалф продолжал:

– Ну а когда дело доходит до собственной личной жизни, то, конечно, ваш Лаврентий Павлович куда более экстравагантен. Вы никогда не услышите от меня о великолепном небольшом пейзаже Тинторетто шестнадцатого века, который висит в столовой его особняка на улице Качалова. – Очень немногие из простых граждан знали, где жил Берия; но Меткалф, прошедший хорошую подготовку, был осведомлен о многом и сумел вспомнить эту деталь. – Впрочем, я сомневаюсь, что вас когда-либо приглашали на обед домой к Лаврентию Павловичу, но даже если бы такое и случилось, подозреваю, что вы даже не смогли бы оценить подлинную ценность этого маленького бриллианта. Председатель НКВД – рафинированный человек с изящными вкусами, а вы всего лишь мужик. И я никогда не раскрою рта, чтобы сказать хоть кому-то о том, что Лаврентий Павлович добывал деньги для этой покупки, продавая утварь и иконы из русских церквей за границей, – сделка, совершенная с величайшей осторожностью корпорацией «Меткалф индастриз».

Следователь уже не покачивал головой. Его лицо заметно побледнело

– Мистер Меткалф… – начал было он, но Меткалф резко перебил его:

– Прошу вас, спросите Берию об этом. Возьмите трубку телефона и позвоните ему. Спросите его также об иконах из московского храма Христа Спасителя. Будьте любезны, наберите номер и позвоните. Узнайте все от него самого.

На пристальный взгляд Рубашова Меткалф ответил спокойным, но твердым взглядом. Рубашов протянул правую руку с тонкими и слабыми, похожими на усики насекомого пальцами к батарее телефонов и снял трубку белого.

Меткалф откинулся на спинку дивана и улыбнулся.

– Скажите мне одну вещь, мистер Рубашов. Это было ваше решение арестовать меня? Или вы получили распоряжение сверху?

Рубашов держал трубку около уха. Его губы изогнулись в слабой нервной улыбке. И он все же не набирал номер телефона.

– Теперь мне ясно, что вы или пытаетесь организовать заговор против Берии, или вас используют как инструмент его враги из стен этой организации. Который из этих вариантов соответствует истине?

– Я не потерплю подобной дерзости! – взорвался Рубашов, все так же держа трубку около уха. Его гнев – бессильный гнев, как решил Меткалф, – был хорошим признаком.

А Меткалф продолжал, как будто Рубашов ничего не сказал:

– Конечно, я уверен, будто вы воображаете, будто можете просто сделать так, что я исчезну, а вместе со мной исчезнут и ваши проблемы. В таком случае, боюсь, вы недооцениваете меня. У нашего семейства есть на службе в Нью-Йорке проверенные юристы, и они хранят в сейфе несколько особенно разрушительных документов, которые непременно будут обнародованы, если я не войду в контакт с ними до определенного заранее оговоренного времени. А после этого разразится грандиозный скандал. Прозвучат имена людей из Москвы, с которыми «Меткалф индастриз» имела тайные отношения на протяжении нескольких лет, людей еще более высокопоставленных, чем председатель Берия… Полагаю, вы не хотели бы, чтобы эти люди подверглись публичному очернению. В частности, одно из этих имен принадлежит человеку, которому вы ни в коем случае не захотите навредить. – Меткалф повернул голову и уставился на портрет Сталина на стене. Рубашов повернул голову, чтобы увидеть, куда глядит Меткалф, и на его лице, сделавшемся к тому моменту пепельно-серым, появилось выражение неподдельного ужаса. Такого выражения на лице этого довольно крупного офицера НКВД Меткалф еще не видел. – Это было бы равносильно собственноручному подписанию вашего собственного смертного приговора, – продолжал Меткалф. Он пожал плечами. – Не сказал бы, чтобы меня это очень беспокоило. В конце концов, вы сами вынудили меня говорить, разве не так?