Для ночевки нам было предоставлено 50 крестьянских изб в самых бедных кварталах громадного села. Выходить за пределы отведенного для нас района было румынами строго воспрещено. В полусознательном состоянии, едва передвигая ноги, мы, словно тени, молча и бесшумно вошли в Раскаяц. Отведенных изб, разумеется, не хватило для всего отряда, и большинство из нас провело ночь под открытым небом, устроившись возможно комфортабельнее на стогах кукурузы.

Настало утро рокового для нас 4 февраля. Ночью румыны предъявили начальнику отряда ультиматум очистить к 8 часам утра деревню и вернуться обратно за Днестр.

С утра в деревне началась суматоха. Начальство растерялось и не давало никаких распоряжений. Никто не знал, что нужно делать: оставаться или уходить. Так как к 8 часам утра деревня еще была занята отрядом, румыны открыли жесточайший огонь из 14 пулеметов, установленных на окружающих деревню высотах и виноградниках. Стреляли они отнюдь не в воздух, а палили весьма метко в людей, показывающихся на улицах. Сперва все попрятались; но вскоре стали выбегать на улицу отдельные люди и направляться на гать, где была дорога, по которой мы накануне вошли в Раскаяц. Примеру этих людей стали следовать и другие, и наконец по гати двинулась громадная, обезумевшая от ужаса толпа мужчин, женщин и детей, желая спастись от огня румын, которым, очевидно, доставляло громадное удовольствие обстреливать несчастных, беззащитных, травимых то в одну, то в другую сторону людей.

Все перемешалось в этой многотысячной толпе: люди, потерявшие во время общей суматохи своих близких и родных и испытывавшие в те минуты ужас предсмертной агонии, лошади, навьюченные остатками пожитков несчастных, повозки с тяжелобольными сыпнотифозными, отдельные всадники.

Неприятная трескотня румынских пулеметов, стоны раненых и умирающих, отдельные выкрики людей, желавших навести в толпе порядок, истерики женщин и плач детей — все это сливалось в какую‑то дикую и кошмарную симфонию, которая у всех, кто ее слышал и кому было суждено пережить это ужасное утро, навсегда останется в ушах…

Приказание румынских властей было точно исполнено: отряд очистил деревню, оставив на улицах и на гати целый ряд убитых и много раненых. Храбрые румынские пулеметчики еще долго продолжали свою работу и обстреливали даже тех, которые приходили на помощь раненым.

Какая же участь постигла вернувшихся на «русский» берег Днестра? Голодные, истощенные до крайности, потерявшие свои последние вещи, эти несчастные попадали в руки бандитов, поджидавших уже на том берегу своих жертв. Бандиты их грабили догола, а затем бесцеремонно приканчивали. Несколько дней спустя румынские пограничники нашли на плавнях 12 трупов, рассеченных топорами и изуродованных до неузнаваемости. Другие попали в руки регулярным красным войскам. Передавали, что красные послали парламентера к генералу Васильеву, вокруг которого собрался небольшой отряд, с предложением сдаться, обещая сохранение жизни. Многие, сознавая свое безвыходное положение, тут же кончали самоубийством. Так, например, застрелился на глазах своей жены полковник барон Майдель.

Спаслись очень немногие. Эти последние обязаны своим спасением хладнокровию и решительности бывшего юрисконсульта королевского итальянского консульства в Киеве Г. А. Хойнацкого, [150] к счастью очутившегося среди нас. Во время всеобщей паники и бегства из деревни вокруг господина Хойнацкого собрались его ближайшие знакомые, а также небольшая группа иностранцев (поляков, латышей, бессарабцев и др.), решивших во что бы то ни стало оставаться на месте и испытать свое счастье в переговорах с румынами, ибо уход обратно за Днестр означал верную смерть.

Наскоро был сконструирован итальянский флаг из красного английского носового платка, белой тряпки и кем‑то пожертвованной солдатской гимнастерки защитного цвета. С этим флагом господин Хойнацкий отправился к румынскому коменданту вести переговоры. Последний вначале категорически настаивал на нашем выселении с румынской территории, ссылаясь на полученную им инструкцию не пропускать никого через границу, даже румынских подданных. Тогда господин Хойнацкий объявил ему, что румынские власти обязаны считаться с представителем союзного государства, взявшего под свою защиту небольшую группу иностранцев. Комендант долго настаивал на своем, но в конце концов после упорных убеждений господина Хойнацкого разрешил временно оставаться в Раскаяце иностранцам, однако требовал немедленного ухода всех русских.

Вернувшись к нам, господин Хойнацкий рекомендовал, во–первых, всем офицерам снять погоны и вообще придать себе по возможности штатский вид, а во–вторых, придумать всем, имеющим чисто русские фамилии, иностранные и выдавать себя за иностранцев. Был составлен список присутствующих «иностранцев» и отослан коменданту. Однако через некоторое время явилась команда румын с сержантом во главе, объявившим нам, что мы все русские и потому должны немедленно покинуть деревню. Положение наше было чрезвычайно критическое, ибо почти никто не имел никаких документов, кроме военных. К счастью, удалось благополучно предотвратить грозящую нам опасность: кто‑то сунул румынскому сержанту серебряный рубль, после чего он стал сговорчивее. Господин Хойнацкий вторично оправился к румынскому коменданту и предложил ему запросить относительно нас его начальство, пока же разрешить нам оставаться на месте. На это комендант согласился.

Вечером того же дня приехал в Раскаяц командир III батальона 32–го полка майор Т., человек в высшей степени корректный и спокойный. Он распорядился не выселять нас из Раскаяца, а отправить в Аккерман, где находился международный пропускной пункт. Это распоряжение было отчасти вызвано заступничеством наших новых союзников, местных немецких колонистов, виноградарей, в особенности же энергичного и гостеприимного господина 3., который, будучи в отличных отношениях с майором, раскрыл ему всю правду, объяснил ему наше безвыходное положение и уговорил его не выселять нас. Тот же господин 3. добился у румын отправки наших больных и раненых в ближайший госпиталь и похорон убитых на местном православном кладбище.

Два дня мы еще прожили в Раскаяце, причем дело обошлось не без инцидентов. По ночам врывались в избы, в которых мы ночевали, румынские солдаты и беспощадно нас грабили, забирая деньги, кольца, часы, сапоги и все, что им нравилось. Наконец нас отправили на подводах в Аккерман: всего 127 спасшихся из 16–тысячного Овидиопольского отряда.

Поместили нас в Аккермане частью в гостинице, частью в еврейской школе. Режим был строго тюремный. Днем и ночью стояли у дверей часовые. Гулять по городу вначале совершенно не разрешалось, потом лишь по особому разрешению коменданта и в сопровождении караульного. Мы считались в карантине. Жутко становилось нам, когда мы с балкона нашей гостиницы смотрели на столь хорошо нам знакомый лиман и на окутанный туманом Овидиополь, где уже вовсю хозяйничали большевики. До последнего дня мы не были уверены, что румыны не отправят нас обратно в Россию.