когда он яростно двигался в ней вперед-назад. Они лишали его рассудка, не оставляли ни уголка для трезвой мысли. Он не осознавал, в каком щекотливом положении оказался. Он готов был любить женщину, лица которой ни разу не видел, нрав которой был сокрыт от него, а тело открылось только сегодня. И все-таки ему казалось, что она прекраснейшая в мире женщина.

Прошла уже целая вечность с тех пор, как он был с женщиной, слишком давно, слишком давно…

Луиза сливалась с ним, стала частью его, а он — частью ее. Она обвивала его, полностью поглощала, чуть отпускала и забирала снова. Она принимала его в себя и раскачивалась в ритме обоюдной страсти. Его потрясала ее сила, необузданность, с которой она отдавалась ему.

Внезапно она снова начала всхлипывать под своим покрывалом, громко и безудержно. Но он не обращал на это внимания. Он уже ни на что не обращал внимания. Его руки мяли ее тело, язык искал ее губы, а чувствовал только намокшую от слез ткань. Он продолжал исследовать ее плоть, глубины ее лона. Он возносился и погружался. Возносился и погружался… Господи, пусть это мгновение никогда не прейдет!.. Но дальше сдерживаться было невозможно. В ушах завибрировал протяжный сладострастный крик мужчины. Он даже не заметил, что источник этого вопля он сам. И снова раздался крик. Момент извержения настал!..

Не прекращая движений, уже отрезвленный, как каждый мужчина, достигший пика, он услышал другой крик, дикий, отчаянный, — и содрогнулся.

Это был ответ Луизы.

ЦЕЛИТЕЛЬНИЦА МАРОУ

Ты тоже хочешь забеременеть с моей помощью? Почему? Может, ты уже отчаялась?

Было далеко за полдень, когда Луиза осторожно приблизилась к своей каморке. В этот день она поднялась ни свет ни заря, бесшумно ступая, как кошка на своих мягких подушечках, потому что Витус возле нее все еще крепко спал. Глубокая складка на его лбу разгладилась. Улыбка осветила ее лицо, когда она смотрела на его разметавшиеся светлые локоны.

— Я люблю тебя, Витус. Одному Богу ведомо, как я тебя люблю! — еле слышным шепотом выдохнула она.

Слезы снова подступили к ее глазам, и она выругала себя за бесконечное нытье. «Время плакать, — сказала она себе, — кончено раз и навсегда. Все будет хорошо!» Она выскользнула из своей каморки и занялась повседневной работой в «L’Escargot». Ахилл, хоть и был душкой, не терпел, когда работа, какой бы она ни была, стояла.

И только теперь, когда основные дела были закончены, она улучила минутку на то, что задумала еще ночью. Потихоньку, дюйм за дюймом, открывала она дверь. Сердце было готово выскочить из груди: если Витус еще там и заметит ее, она просто не знала, что и делать. Нет! Только не после такой ночи! Дверь предательски скрипнула, и Луиза затаила дыхание. Она быстро заглянула в щель. Слава Богу! Витуса не было. Проскользнув внутрь, она скинула свой кокон и натянула изрядно потертую одежду для верховой езды. Поверх снова обернулась в свою накидку. Бросив прощальный взгляд на свое убогое пристанище, она прикрыла дверь и, пройдя по извилинам «Улитки», покинула заведение Ахилла.

Как рыба, выброшенная на сушу, ловя ртом воздух, старая Мароу остановилась перед ступенькой у двери заднего входа в свою хижину. При ее комплекции каждый шажок, даже самый маленький, давался ей с мукой. Особенно если он вел наверх.

— Да, ходить мне с каждым разом все труднее, Каналья!

Роскошного оперенья трогон, который сидел у нее на плече, с клекотом перелетел на крышу.

— Ты славный мальчик, Каналья, только не в тебе дело, ах!

Ахая и охая целительница оторвала от земли свою слоновью ногу, но та не хотела подниматься больше чем на дюйм. Только после многочисленных попыток, помогая себе руками, Мароу смогла одолеть пологую ступеньку.

— Слава Господу и Деве Марии! Сделали!

Еще несколько тяжких, трудно преодолимых шажков, и Мароу, вся в липком поту, ухватилась за свое кресло у очага.

— Понять не могу, чего это я год от года все больше толстею, — бормотала она. — Уже целую вечность, можно сказать, ничего не ем, только пью. Да, пить мне надо много. И все равно, по-моему, отливаю больше, чем заливаю в себя…

Качая головой, она разглядывала железную посудину, которую только что опорожнила за домом и все еще держала в руках.

— С каждым разом эта штука наполняется все быстрее.

Она, пыхтя, засунула посудину под кресло, подняла подол своего платья и плюхнула непомерно пышный белый зад на дыру в седалище. Массивные ножки кресла жалобно скрипнули.

— Ну, слава Богу, села!

Каналья слетел к ней и снова пристроился на плече. Ну вот, все так, как и должно быть. В душе Мароу поселился покой, тело расслабилось, сердце уняло свой бешеный ритм.

Огонь в очаге согревал. Собственно, в это время года люди обычно не разжигают очаг, но ей все время было холодно. Может оттого, что она мало двигалась. Но она так любила покой! И удобство…

Целительница прекрасно понимала, что образ ее жизни никак не назовешь здоровым, но она сама его выбрала и не собиралась менять. Девчонкой она была стройна, как кипарис, и зарабатывала себе на хлеб тем, что бегала по Гаване на посылках. С утра до вечера на ногах. Как и весь город. Люди бежали на работу, бежали в конторы, по своим делам, бежали на рынок; мужчины бежали к женщинам, женщины бежали в церковь. Дети убегали, если натворили что-то, нищие бегали от двора ко двору, купцы гнались за деньгами. Все спешили, все суетились. Еще в те времена она мечтала о покое.

С годами ее дар целительницы все больше высвобождался из-под спуда, и это было очень кстати. Потому что теперь не она бегала по людям, а люди приходили к ней.

— По-моему, к нам кто-то спешит, Каналья, — сообщила она трогону. — Хоть мои глаза уже не так хорошо видят, но слух все еще острый. По шагам, это женщина, а судя по легкой поступи, очень молодая. Молодые женщины приходят либо из-за своих любовников, либо из-за гадости, уродующей их красоту, вроде бородавок или сыпи. А чаще из-за того и другого вместе. — Мароу шумно выпрямилась. — Ну посмотрим.

Шаги приближались, становились все нерешительнее и, наконец, остановились.

— Ну чего испугалась? Заходи! — крикнула целительница. — Мароу не кусается.

Старуха заколыхалась от собственной шутки, но ее смех быстро оборвался, потому что через порог хижины переступило странное, закутанное с ног до головы существо. Просторное темное одеяние оставляло лишь щелку для глаз.

Создание застыло, а потом