* * *

Утрата.

– Значит, все дело в том, что я напоминаю тебе о ней?

Он прикоснулся к барельефу. Воспоминание – яркое и острое, как приступ боли – пронеслось по нервам как электрический разряд; мнемотекторы загрузились в ауру. «Элена!» Выход на орбиту; долгий путь закончился, объект, ранее известный как комета «Святая Джуди», превратился в паутину балок, перемычек и жилых капсул, летящих над матово-красными, пыльными просторами Орка. Паутина распростерлась, точно крона плодового дерева, усеянного созревшими фруктами, готовыми упасть и принести в мир семена жизни. Тектоформирование. Среди фруктов – души Пятисот отцов, основателей всех рас Орка. Среди них – Тайный замысел и Соломон Гурски, четырехрукий вакуумный аватар жизни и смерти; вот он вцепился в балку, не замечая позади шторма Уризена, и касается преобразующими верхними руками главной памяти материнского семени. Запомни ее. Запомни Элену. И однажды – рано или поздно – верни ее мне. Вложи в нее тягу к знакомому запаху, и пусть она придет ко мне, где бы ни была, с кем бы ни была.

Он увидел себя бегущим по паутине, словно провинившийся паук, пока капсулы падали на Орк. Увидел себя в этом же самом месте, с лунами Уризена в сигизии, касающимся барельефа, чтобы отдать это самое знание, ныне возвращенное. Он знал: пока Ленья будет напоминать об Элене, можно притворяться, что все по-честному. Но правда убила иллюзию. Ленья была не просто напоминанием. Ленья была Эленой. Симулякром, пустышкой, фальшивкой. Ее жизнь, радость, горе, любовь – все обман. Сол даже не догадывался, что встретит ее перед концом света. Предполагалось, что у них будут тысячи лет. Мир дал им считанные дни.

Он не мог смотреть на нее, переходя от барельефа к барельефу, заряжая ауру воспоминаниями. Он не мог прикоснуться к ней, пока они ждали на гальке, чтобы ялик превратился в махолет, который доставит их к Небесному древу. На вершине острова-каменной плиты Храм памяти распадался, как гниющий гриб. Сол не попытался заняться с ней сексом, как сделал бы раньше, когда махолет летел над разрушенными пейзажами Тэла и сожженными лесами Хризоберилла. Она ничего не понимала. Она вообразила, что каким-то образом причинила ему боль. Солу действительно стало больно из-за нее, но он сам был виноват. Он не мог сказать ей, почему внезапно отказал себе в ее тепле. Он знал, что должен, что так надо, но не мог. Он заставил свою кожу онеметь и подумал, что за пятьсот долгих лет научился трусости.

С наступлением вечера они прибыли на плато Небесная равнина, где стояло Небесное древо, адамантовый черный луч, нацеленный Уризену в глаз. Куда ни кинь взгляд, равнина мерцала огоньками транспортных средств и палаточных лагерей. Тепловидение показало миллион вспышек: все народы Орка, кроме тех, кто решил уйти в землю, собрались у последнего рубежа. Сейсмические стабилизирующие текторы, вплетенные в границу Мохо[233], стойко предотвращали землетрясения, которые терзали все прочие земли, но толчки становились все сильнее, давая понять, что спокойствие продлится недолго. В конце концов Небесная равнина расколется, словно яйцо, а Небесное древо сломается и отскочит от планеты, как рассеченный нерв.

Махолет Сола идентифицировали как принадлежащий одному из Пятисот отцов, и он, покинув круговерть летательных аппаратов, кораблей и крылатых людей у ствола Небесного древа, занял почетное место на подъемнике. Махолет догнал челнок на высоте пять километров, резко повернул к гладкой стене космического лифта, согласовал ускорение с аппаратом, который поднимался все быстрее; потом было падение, от которого даже у бессмертных перехватило дыхание, и рывок, с которым махолет схватился за стыковочный ниппель своими зацепами и впился, словно клещ. Последовал долгий путь в небеса. Когда они вышли из облачного слоя на большой высоте, Сол увидел над краем мира восходящий алмаз Ульро, белый и жесткий. Это пока что была маленькая светящаяся точка, а не диск, но бесплодный камень, жарящийся под тяжелым покрывалом из CO2, оказывал достаточно мощное влияние, чтобы вышвырнуть спутник с орбиты в межзвездное пространство. Посмотрев вверх сквозь прозрачный купол, Сол увидел, как Небесное древо раскинуло свои тонкие, усыпанные огнями ветви на сотни километров над поверхностью Уризена.

Он нарушил молчание.

– Ты уже знаешь, что будешь делать?

– Ну, раз уж я здесь, не собираюсь уходить в землю. И ледяной флот меня пугает. Века неподвижности, вмороженные в лед текторы… Похоже на смерть.

– Это и есть смерть, – сказал Сол. – Значит, ты отправишься к Уризену.

– Я просто изменюсь внешне. Познаю еще один способ быть человеком. И буду помнить о прошлом, это для меня важно.

Он представил себе прибытие: усиливающаяся гравитация вынуждает стаи закаленных вакуумом панцирных существ завиваться спиралью, приближаясь; мелькает вместеречь, выражая предвкушение, возбуждение и страх; и вот они касаются атмосферы, чувствуют, как ионное пламя лижет алмазные шкуры. Ленья падает, охваченная огнем от входа в плотные слои, и оставляет над половиной планеты сияющий след. Тепловая оболочка разламывается, она распахивает крылья навстречу вечно воющему ветру, и турбины в ее стерильном чреве вспыхивают с ревом.

– А ты? – спросила она.

«Нежность», – прибавила ее кожа. Девушка была смущена как молчанием, так и тем, что Сол его нарушил, и все же… нежность.

– У меня есть план.

Поначалу это было все, что он сказал, но поскольку план означал, что они больше никогда не встретятся, Сол поведал ей, что узнал в Храме памяти. Он пытался быть добрым и понимающим, но все равно поступил как ублюдок, и она, забившись в хвост махолета, плакала весь остаток пути к небесам. Мерзкий поступок; наблюдая за тем, как звезды становятся ярче за паутиной ветвей, он сам не мог объяснить, почему это сделал, но знал одно: иногда надо убивать по-настоящему, чтобы ничего уже не воскресло. Сейчас Ленья плакала, и ее кожа почернела, онемела, но когда она полетит, то избавится от последних проблесков любви и сожаления в адрес человека по имени Соломон Гурски.

«Хорошо, когда тебя ненавидят», – подумал Сол, когда Небесное древо приняло его в свою озаренную звездным светом крону.

* * *

Стартовый лазер выключен, резервуары с горючим опустошены. Соломон Гурски падал прочь от солнца. Уризен и его дети остались ниже. Его курс лежал в сторону от эклиптики, на север. Кормовые глаза разглядели новое бледное кольцо вокруг газового мира, светящееся в слабом тепловидении: миллионы адаптированных ожидали на орбите своей очереди, чтобы совершить обжигающий спуск в новую жизнь. Она была с ними. Он видел, как она вошла в семя и была разорвана на части собственными элементалями. Он