Просто людишки привыкли обряжать свои желания в шелуху лаковых слов, установлений, понятий, законов, ритуалов... А на самом деле все хотят одного: сладко жрать! А сладко жрать можно только человечину! Сладко жрать и сладко жить ты будешь только тогда, когда кто-то вместо тебя подыхает от голода, когда кто-то вместо тебя лежит под пулями, а другой — вместо тебя — бежит фанерным болванчиком на чужой бруствер, в свою фанерную атаку, потрясая фанерным ружьецом, из которого летят разящие раскаленные пули!.. И лучше, если они летят не в тебя.

Олег поднял искаженное судорогой лицо:

— Говоришь ты много и невнятно, Лешак. Сказать — почему?

— Ну?

— Всякая гнида чует свое паскудство. И «шелуха лаковых слов» тебе не поможет. Ты крыса. Живешь крысой, крысой и сдохнешь. Большие дела, говоришь? На перстень позарился, как шлюха дешевая!

— Тогда уж — дорогая. Камень хорош, я в этом разбираюсь. Научился. А что до крыс... Крысы — умны и осторожны. А ты — совсем раскис, Медвежонок... Понимаю... Я бы на твоем месте тоже раскис... Но только я — на своем месте.

Со стороны двери раздался неясный шум, потом — щелчок, и — тонкая стрелка воткнулась в обшитую деревом стену рядом с тем местом, где только что сидел Лешак. Его реакция была мгновенной. Он свергся на пол, одновременно развернувшись всем телом в сторону хрупкой фигурки в проеме двери. Грохнул выстрел, тяжелая пуля смела девушку и буквально впечатала в косяк.

Гринев метнулся прыжком, Лешак успел вывернуть пистолет, но выстрелить не сумел: Олег ударил рукой сверху, наотмашь и — рухнул на противника всей тяжестью.

— Ой, как больно! — простонала Аня. Она пыталась подняться по косяку двери, но ноги, не слушались.

Олег ринулся было к ней, забыв про спутанные ноги и — свалился на пол.

Зарычал от яростного бессилия, вскочил, дотянулся до стола, взял нож, рассек путы, подбежал к девушке, осторожно приподнял ее:

— Ты ранена?

— Нет. Но ребра поломаны, это точно. Бронежилет.

— Какая умница.

— Техника безопасности. За несоблюдение меня сразу бы уволили.

— Мне сообщили, что твой контракт закончен.

— Я взяла отпуск. Имею право провести его на родине.

— Как ты меня нашла?

— А что тут находить? «Место встречи изменить нельзя». Я подумала, ты будешь здесь. Вот только со временем не рассчитала. И — с выстрелом.

Олег услышал стон, поревернулся. Лешаков очнулся и смотрел на Олега мутным взглядом. Повернул голову. Пистолет лежал в нескольких сантиметрах от его ладони. Лицо Лешакова закаменело, на глазах от напряжения выступили слезы, но он не смог сделать ни движения: рука была переломана в локте.

Гринев подошел, наклонился, подобрал ствол, направил лежащему в голову:

— Вот теперь ты — на своем месте. На нем и останешься.

— Олег, так нельзя... — пробормотала Аня, но голос ее потонул в грохоте выстрелов.

Гринев стоял бледный, пистолет с откинутой затворной рамкой беспомощно замер в его руке, и в наступившей отчетливой тишине слышался дребезжащий звук катящихся по полу гильз.

Лешаков смотрел на Олега снизу, губы его сотрясала дрожь. Все пули Гринев вогнал в дощатый деревянный настил рядом с головой поверженного врага.

Снаружи раздался слаженный визг тормозов, Олег резко отодвинул Аню в сторону, выхватил из ее кобуры пистолет и выглянул на улицу. На Гринева смотрело с полдюжины готовых к бою стволов. Бойцов он не узнал — узнал автомобили. Представительский «ауди» и два джипа сопровождения. Опустил пистолет.

Старший группы охраны помахал бойцам «отбой», сам вошел через гараж в дом и поднялся к Гриневу.

— С вами все нормально?

— Да.

— Мы слышали выстрелы.

— Это был погребальный салют.

Старший пожал плечами. Достал мобильный. Нажал кнопку вызова. Передал аппарат Гриневу:

— С вами хотят поговорить.

— Олег Федорович?

— Здравствуйте, Сергей Кириллович.

— Я...

— Можете не объяснять. У меня хорошие информаторы и толковые аналитики. Но и они не сразу во всем разобрались. Поэтому и опоздали. Вы разыскали убийцу отца?

— Да. — Он... жив?

— Да.

— Очень хорошо. Как мне сообщили мои люди, за ним тянутся хвосты. Которые повешены на вас, Гринев.

— Что это сейчас может изменить?

— Сейчас — ничего. Но завтра — понедельник.

— И — что будет?

— Вот этого я сказать не могу. Кто знает дела богов? Только они сами. Мои люди заберут этого... Лешакова, так, кажется. Его доставят в прокуратуру. Как вы думаете, он готов давать правдивые показания?

— У него спросите.

— Да это и не важно. Мои парни его убедят. И — не беспокойтесь, Олег Федорович. Он будет наказан по всей строгости закона. По самой высокой шкале. А куда вы теперь намерены направиться?

— В контору.

— Мои люди вас отвезут. Можете ими располагать.

— Господин Борзов говорил мне то же самое. А потом решил, что мне пора умереть.

— Такова жизнь. Успех нужен всем, неудач не прощают никому.

— Вам тоже?

— До понедельника, Олег Федорович. До понедельника. Это уже завтра.

Через час Аня и Олег были уже в конторе «Икар консалтинг». Стояла ночь.

Олег хотел отправить девушку в больницу, но она отказалась наотрез.

— Ребра заживают сами. А больницы наши ты знаешь.

Они поужинали, но кусок не лез Гриневу в горло. Аня не то чтобы догадалась — почувствовала его состояние и — оставила его одного.

— Я устроюсь на диванчике, не беспокойся за меня. С тобой все нормально?

— Да.

— Если... если захочешь меня видеть — позови. Я буду рядом.

Олег остался один. Состояние его действительно было странным. Перед ним на черной поверхности стола лежал перетень — словно сгусток медвежьей крови...

Крови в золоте. И все происшедшее — неделю назад, вчера, сегодня — представлялось ему странной фантасмагорией... Женя Ланская, клиника в Штатах, разговоры с Джонсом, выстрелы... Все, все смешалось и представлялось нагромождением ненужных и никчемных событий... И еще — очень хотелось плакать, но он не мог. Оставалось только ждать. И — он ждал.

На Москву опустилась ночь, превратив город в подсвеченный призрак. Олег помнил столицу разной. Помнил — важной, имперской, упорядоченной; тогда еще можно было пройтись по Маросейке запросто, не теряясь от столпотворения машин, и маленькие переулки летом были безлюдны и жарки... Помнил — темной, сырой, с пустыми витринами магазинов, когда автострады освещались лишь фарами затонированных автомобилей, таких же непроглядных, как сама ночь... Сейчас Москва походила на раскрашенную игрушку. Или — на декорацию: ухожена, подсвечена, умыта, но оттого казалась совершенно ненастоящей.