этот предмет не было. Обсудив вопрос с комендантом, решили образовать Кассу первой помощи семьям умерших. Обратился через газеты к добрым людям, написал письмо дворцовому коменданту. Он был человек добрый, отзывчивый и понимал жизнь. Не прошло и нескольких дней, как генерал Воейков телеграфировал мне, что, по докладу государю императору настоящего дела, его величеству угодно было его одобрить и пожертвовать в кассу пять тысяч рублей. Мы были счастливы. Я объявил о том. Телеграмма о государевой милости была заделана в рамку и вывешена в Военном доме позже. Прилив пожертвований сразу увеличился. А по госпиталям с благодарностью вспоминали про государя императора. Пришлось подумать и о здоровых офицерах, приезжавших в Ялту отдохнуть. Арендовали дом, устроили номера, столовую, читальню, биллиардную. Получился Военный дом. Цель оттянуть молодежь от духанов, от учреждений, где офицерство поневоле сталкивалось с неподходящими элементами. В то время ведь сознавалось и проводилось в жизнь, «что звание не только офицера, а и солдата вообще, есть высоко и почетно». Молодежь на Южном берегу была разболтана и частенько вела себя не так, как следует. Надо было прибрать их к рукам. Наш Военный дом должен был явиться здешним военным собранием и был отдан под контроль коменданта полковника Ровнякова, энергичного, работящего, дисциплинированного офицера.

Было объявлено, что там, у себя дома, можно не стесняться и с вином, но на улицу своего веселья не выносить. А своеволия в первые дни после моего приезда было несколько случаев. Один молодой вояка даже подрался в парикмахерской. Пришлось усадить его в мой автомобиль и выдворить за пределы градоначальства.

Большим неудобством, «подбодрявшим» молодежь, было отсутствие в градоначальстве военной гауптвахты. А гауптвахта всегда хорошо действовала на молодежь. Я сговорился с севастопольским градоначальником адмиралом Веселкиным, и он с большим удовольствием согласился принимать на свою гауптвахту наших клиентов. И уже одно оповещение об этом, правда в связи с высылкой воинственного молодого кавалериста, произвело магическое действие. Всякие происшествия прекратились. Любезностью Веселкина даже не пришлось ни разу воспользоваться.

Как начальник гарнизона, я подчинялся командующему флотом адмиралу Колчаку; как градоначальник — одесскому генерал-губернатору Эбелову.

Поехал представляться. Адмирал Колчак (будущая знаменитость), в белоснежном кителе, принял меня серьезно-любезно. Я доложил ему все наши нужды, облегчить которые зависело от него, и он пошел широко навстречу. Так, он разрешил освещать улицы по вечерам в городах фонарями, пользоваться по вечерам вообще фонарями на автомобилях и в экипажах, что было запрещено, дабы неприятель с моря не мог определить месторасположение наших поселений, как разъяснил мне полицмейстер. Все жизненные неудобства сваливались на распоряжения морских властей, о которых те зачастую ничего и не слыхали.

Адмирал выразил уверенность, что на стоверстной прибрежной полосе градоначальства нет военнопленных немцев. Тут я его разочаровал, сказав, что у нас работают свыше двух тысяч. Адмирал ужаснулся. Я обещал удалить их за Яйлу, что и выполнил, к большому неудовольствию некоторых хозяев. В общем, мы расстались с адмиралом хорошо. Его начальник штаба адмирал Погуляев, которого я знал по шхерам[113], был шикарен, по-прежнему красив и предупредителен.

Со стороны генерала Эбелова я встречал только одно содействие и предупредительность.

7 октября 1916 года в Севастополе произошло событие, весь ужас которого может понять только моряк, плававший под Андреевским флагом. 6 октября флот вернулся с похода на рейд. А в 6 часов 10 минут утра 7 октября потрясающий громовой удар разбудил весь Севастополь. На рейде, на дредноуте «Императрица Мария», происходили взрывы. Дредноут был окутан дымом. Как молния сверкали огни. Объявлен был приказ — боевая тревога.

50 минут грохотал дредноут и наконец лег на бок и опрокинулся килем вверх. Все судовые средства спасали тонувших людей экипажа.

Что, как, почему — никто не знал, никто ничего не понимал. Загадка происшедшего несчастья остается неразгаданной и поныне.

С первых же дней я увидел многие неудобства войны для населения, которые не замечал при прежней службе, как меня не касавшиеся.

Некоторых продуктов нет совсем, хвосты у магазинов, дороговизна на некоторые продукты, ничем не оправдываемая, к винограду местного производства нельзя и подступиться, извозчики дерут, не обращая внимания на таксу, за проезд в автомобиле до Севастополя требуют 500–600 рублей, что кажется просто дикостью, и т. д. и т. д. Отовсюду жалобы: помогите, примите меры… А в городе по вечерам темень, нет совсем освещения, в магазинах света нет, извозчики вечером без фонарей, автомобили тоже. На вопросы, почему, отчего — один ответ: война, запрещено из Севастополя.

Присмотрелся, пригляделся, поговорил кое с кем, собрал сведения от обывателей, окунулся в обывательскую жизнь и начал кое-что делать, чтобы помочь обывателю, облегчить ему далеко не сладкую во время войны жизнь. От моих подчиненных в первое время не только не встретил помощи, а скорее нашел скрытую оппозицию.

Всемогущий полицмейстер на все вопросы отвечал со сладкой улыбкой: «Война, ваше превосходительство, война». Вижу: тут помощи не жди. Тут оппозиция. Пошел к общественности. Побеседовал с милейшим городским головой Еленевым, просил помочь в интересах населения. Тот был, видимо, удивлен, но обещал всячески помочь. Поговорил с некоторыми коммерсантами, с общественными деятелями, все ответили очень сочувственно и, как казалось, искренно, но было видно и удивление, что к ним за советом и за помощью обращается сам градоначальник.

А приемная с утра полна, и просительницы самые странные. Приходит молоденькая, модная дама и жалуется, что хозяйка дорого берет за комнату, а комната без удобств, приходится бегать через двор и т. д. Объясняю, что это меня не касается. «Как так, — набрасывается на меня барынька. — А вот Иван Антонович…» — и пошла, и пошла. Другая, посолиднее, жалуется, что в пансионе ей не позволяют готовить на примусе, поспорила с хозяйкой, та ее толкнула, и пошла, и пошла. Разнервничалась, пришлось воды давать. Третья прибежала — муж побил. Просит заступиться… Вижу — край патриархальный, и все мои заверения, что в сущности это меня не касается, разбивались. А вот Иван Антонович, а вот генерал Думбадзе… Пришлось приспосабливаться.

С другой стороны, кое-кто жаловался на полицию. Есть привычки традиционные, которые хотелось бы искоренить. Да полицмейстер-то уж очень старый и опытный, старой школы. Вижу, что мы с ним не уживемся.

Начал я с продовольствия. Пошел к двум мясникам. Познакомился. Разговорились. Помогите, пожалуйста, советом. То мяса нет, а когда есть, хвост предлиннейший. Все жалуются, все бранятся. Мясники довольны. Сам генерал пришел. Никогда такого не бывало. Посоветовали просить разрешения пропускать скот с Кавказа. А насчет хвостов так: посоветовали просить у города открыть в другом конце две заколоченные лавки. A мы