– Моя собака самая лучшая, – говорит юная Эстер и улыбается. – Я ее сама тренировала, она приносит мне тапки. А еще у нее к ошейнику пристегивается маленький кошелек, туда можно положить три пенни и отправить ее на почту за газетой!

Эстер хохочет, ей семнадцать лет, на щеках у нее ямочки, белая грудь распирает блузку. Бернард старается думать о грустном, например – о войне, чтобы избавиться от эрекции, но не помогает – помимо горя, крови и потерь, война оставила ему горячее, неудержимое стремление жить, любить, радоваться. Эстер замечает, что с ним происходит, смотрит, склонив голову, как птичка.

– Прости, – бормочет Бернард. – Я не…

Но она наклоняется к нему, кладет теплую руку на его брюки. Он вздрагивает, как от удара током.

– Это хорошо, – говорит она. – Я тоже тебя хочу. Я как будто тебя узнала и полюбила сразу. Так странно, да?

Она целует его. Она пахнет ягодами и звездной августовской ночью. Ее губы испепеляют Бернарда.

Того Бернарда, из сорок восьмого года – ему двадцать семь, у него талант, призвание и диплом инженера, он приехал из Лондона проведать родителей – они не смогли удержать семейное имение, продали большой дом и живут теперь в каменном коттедже привратника.

Через неделю после встречи в мокром саду, заросшем ежевикой и хвощом, тот Бернард женился на той Эстер, девчонке, дочке их бывшей экономки. Ни на секунду не пожалел об этом, не жалеет и сейчас.

– Небо странное, – сказала Эстер, допив кофе у окна. Она сполоснула чашку, не отрывая взгляда от горизонта. – Буря идет. Облака закручиваются в воронку…

Она поставила чашку – свою любимую, фарфоровую с цветами – у раковины, вытерла руки о фартук.

– Глупости же, да, Берни? В наших краях не бывает торнадо!

– В старых газетах упоминалось, – не отрываясь от чертежа, сказал Бернард. – В прошлом веке в церкви витраж разбился, несколько крыш сорвало камышовых, убило пару овец и утащило собаку вместе с будкой. Но собака вернулась через неделю, исхудавшая и раненая.

– Забавно будет, если через наш дом пойдет, – сказала Эстер. – Через тринадцатый-то номер.

Бернард пошел поработать в сарае – там у него была мастерская. Небо потемнело уже сильно, торнадо приближалось.

– Если сарай затрясется и почувствуешь, что летишь – ложись спать, – сказала Эстер. – Проснешься – а из под сарая торчат ноги в рубиновых башмачках. И дорога впереди вымощена желтым кирпичом…

Она смеялась, но была беспокойна. Через полчаса сарай заходил ходуном, Бернард выбежал на крик Эстер. Торнадо действительно шел через их дом, через тринадцатый, столб воздуха стоял до неба, срывал черепицу, ломал крышу, тянул деревья за ветки.

Эстер стояла в дверях кухни – тонкая, испуганная. Секунду или две они смотрели друг на друга через сад. Потом Бернард увидел кирпичи разломанной бурей трубы – они падали прямо на его жену, на ее беззащитную, совсем седую голову, вот сейчас ударят, пробьют, сокрушат…

Как когда-то во сне, Бернард выбросил перед собою руки, складывая пальцы в тот самый знак. Рукам стало горячо, время замедлилось, Бернард был одновременно немолодым англичанином и египетским мальчишкой-колдуном. Кирпичи отлетели в соседский сад, торнадо осел и исчез над домом, будто мгновенно растаяла гигантская сосулька. Коротко вскрикнув, Эстер упала на колени – и только тогда Бернард вспомнил, какую цену платят те, кто гнет ураган.

Он шел через сад на негнущихся ногах. Эстер лежала на крыльце, как сломанная кукла. Обмирая от ужаса, Бернард присел над нею, но она почти тут же открыла глаза.

– Ох, – сказала она. – В голове вдруг потемнело, сердце зашлось. Прошел вихрь? Слушай, это же теперь придется в страховую компанию звонить, да? Крышу чинить надо!

Бернард рассмеялся от облегчения, помог ей подняться, увел в дом. Усадил в кресло, принес чаю, напек блинчиков. Весь вечер они разговаривали, держались за руки, смеялись над дурацким торнадо, выбравшим дом номер тринадцать.

– Такой предсказуемый! – говорила Эстер. Бернард нежно целовал ее, она отвечала – в последние годы они нечасто занимались любовью, но каждый раз это было ярко и по-прежнему желанно.