Так вот, эта девчонка, Анна, очень любила одноклассника своего, Марка. Они и жили рядом, и играли всегда вместе с самого детства. Так как-то получилось, что и искать им не пришлось никого, волноваться, ждать, дергаться – как прикипели друг к другу сразу, так и пошло.

Женились по залету, конечно – но потом не получилось с беременностью, бывает, сейчас экология в городах какая, то и дело что-то не так идет. Но они не сильно убивались – сами еще дети детьми ведь, решили, что попозже все сложится, как раз когда выучатся, карьеру, то-се, а с жильем им родители помогли.

Марк недоучился – надоело, решил в армию пойти контрактником – платили хорошо, вроде мирно было. Ну тут как – мирно-мирно, а однажды утром приходит приказ и пожалуйста. Анна и Марк – имена такие, почти в любой стране ведь могут жить, армия везде есть, и приказы приходят регулярно. Двадцать первый век, цивилизация ломится от благ, товаров и жира, а люди все воюют и воюют вместо того, чтобы океаны и космос осваивать, никак не поделят землю и ресурсы, чтобы надолго, чтобы переделивать через поколение не пришлось. Болваны, дураки, мать их за ногу, когда же эти кровавые боги войны напьются, захлебнутся кровищей, суки, чтоб больше не хотелось, и Каин бы обнял Авеля и сел с ним разговаривать за жизнь, или пить, или петь под гитару, или пульку расписывать?

В общем, пришел Марку приказ, с которым не поспоришь, и пошел он на войну, целей которой не понимал, зато оказался очень талантлив к ее простой механике – не рассуждай, не рассусоливай, а просто делай все, чтобы остаться в живых. Он и остался – двое их осталось из всего подразделения. Ранило его сильно, но не смертельно. Домой поехал, к жене. Денег ему заплатили много, прям много.

Он их Анне отдал и говорит – делай что хочешь. Вот вообще что хочешь. Удиви меня, говорит. А сам лежит в стенку смотрит третий месяц – уже и швы все сняли, и лекарства все прокололи, и родственники все в гостях побывали, сказали сакраментальное «Повезло тебе, парень!» и по плечу похлопали, не всегда правильно вспоминая, которое целое.

Анна полежала с ним рядом, чувствуя, как он всем телом во сне вздрагивает. Покурила на балконе, пока блок не кончился. А потом пошла в клинику и сделала себе грудь четвертого размера, вообще умереть не встать какие сиськи. Она всегда переживала, что у нее маленькие, и знала, что Марку вообще-то большие нравятся, но он ее так любит, что про это забывает.

Марк от стены отвернулся, зарумянился, глаза у него ожили, будто он вспомнил наконец, что ему двадцать четыре года, а не семьдесят. На руках жену носил, любил по три раза за ночь, надышаться не мог. На работу к ней приходил – она в пиццерии менеджером работала, кабинет у нее был маленький в подвале – запирались там, а повара в кухне кастрюлями гремели, чтобы посетителям криков и стонов слышно не было. Очень Анну любили на работе, хорошая она была девочка, все за нее и Марка переживали. Знали, что война с мальчишками делает и кого она из них делает.

Хорошо было, потом хуже и хуже. А через полгода Марк сказал, что снова на контракт пойдет. Что не может так больше – любовь любовью, а он не может себя определять только через нее, Анну. Что его место в жизни не может быть только в ней. А должно быть где-то еще. Ну да, да, в крови и смерти – знаешь, дорогая, это тысячелетиями было мужским уделом, на этом цивилизация воздвиглась, вот та самая, в которой теперь большинство может себе позволить быть добрыми и чувствительными. Ну не плачь, не плачь, ну хорошая моя, ничего же не случится, меня ангелы берегут. И уехал.

Звонил ей, смски посылал. Потом предупредил, что на неделю со связи исчезает. Анна с утра пять таблеток пустырника запивала настойкой пиона и на работу шла. Там отвлекалась, туда-сюда, закупки, поставщики, пиццеол на больничном, компания поужинала с тремя переменами блюд и рассосалась, никто счет не попросил… Приходила домой и с ног валилась.

А тут вдруг проснулась среди ночи – окно запотело между рамами, тонкий такой туманный слой, а на нем будто кто-то рыбку нарисовал, простенькую, вроде раннехристианского символа. Одним росчерком дрожащего пальца – хвостик, тело, хвостик, потом палец сполз. Таких ей Марк в детстве рисовал – на стене в подъезде, на снегу под окном, один раз на школьном заборе красной краской. Директор из штанов выскакивал от ярости – кто посмел? чем эту краску чертову смыть можно? У Марка кличка была в школе «Сазан», вот он рыбку себе в символы и выбрал. Еще он в ней сердечко для Анны рисовал, но в этой, на окне, не было.

Она из постели выпрыгнула, к окну бросилась – да, внутри нарисовано, между рамами. Ветер на улице раскачивал тополь за окошком, ветка в стекло тук-тук, тук-тук, будто сигнал азбукой Морзе передает. Тут у Анны внутри все скрутило, вырвало ее прямо на пол, двинуться не успела. Страшно стало – ужас, будто тебе мама говорит лет с пяти «никогда не разговаривай с незнакомцами», «никогда не садись в незнакомую машину», а тут ты плетешься из универа в ноль градусов, ветер и снег с дождем, нос красный, ноги мокрые и замерзли, и останавливается такой – девушка, садись, подвезу, ну чего ты – и ты садишься, едешь, боишься, и тут он твой поворот проезжает и двери блокирует. И ты такая «не может быть, чтобы впервые рискнула и сразу попала», и страшно с ним заговорить, потому что вдруг ошибка и сейчас развернется, а сама сидишь и наливаешься ледяным ужасом, мертвеешь от сердца в живот. Так и Анна следующие три дня провела – все надеялась, что показалось, что сейчас судьба улыбнется, затормозит, откроет дверь и скажет «ну, выходи, красавица» – и окажется, что она стоит у своего подъезда, в окне – свет, и мама ждет с горячим ужином.

На четвертый день принесли извещение о смерти в бою. Потом, через неделю – гроб, закрытый. Похоронили с почестями. А Анне антидепрессантов выписали, только она их пить забывала, ходила, как сомнамбула, бумажки не глядя подписывала, спать ложилась в шесть вечера, все надеялась, что ей Марк приснится, а он не снился. И рыбку больше не рисовал, да и была ли та рыбка, она уже и не верила.

Потом она думала, что беременна, курить бросила резко, хоть и тяжело было. Но тест не покупала и к врачу не ходила – вдруг скажут, что точно нет – что делать тогда? вдруг скажут, что точно да – а тогда как она жить будет? Но как-то утром проснулась в крови, до ванной добрела, скорчилась там на кафеле – у них теплый пол был, с подогревом. Ребенка и не было, наверное, никакого – просто от стресса вся химия организма перекосилась. А может и был, как знать.

Тут весна уже вовсю включилась, деревья зацвели, ветра подули свежие, трава ожила, пчелы зажужжали. Птицы носились ошалелые, радостные такие. Анна съездила на работу, уволилась. Хозяин на нее раскричался, говорил, что не отпустит дуру, что время лечит, надо только подождать. Что он не знает, чего она себе удумала, хотя нет, знает, знает, вообще сейчас скорую вызовет и уложит ее насильно в психиатрическое. Она кивала, спокойная очень, потом его обняла, поцеловала. Он рукой махнул, чуть не плача. Хороший человек, жалел девчонку, а поделать не мог ничего.

Ну, он, конечно, правильно догадался. Она тут же в машину села и на мост поехала – в их городе плотина была огромная, как раз весной воду сбрасывали, очень грандиозное зрелище. Тысячи кубометров воды падают с семидесятиметровой высоты, внизу все бурлит, кружится, настоящая Ниагара, только всего несколько недель в году, потом выключают. И ехать недалеко, раз – и там. И ограждений никаких особенно, так, бортик бетонный.