– У меня все сошлось. Есть четкое соответствие между формой зубов подозреваемого и следами на теле жертвы.

– Вас понял, Пятый.

Раздались восторженные возгласы, детективы хлопали друг друга по спинам и ладоням.

– Теперь он точно попался! – воскликнул Никсон.

Собрав свои бумаги, Ирвинг направился к выходу – он не любил опаздывать. Подойдя к двери, он обернулся и посмотрел на Босха:

– Мы взяли первый приз, Босх. Спасибо!

Босх только кивнул.

Через несколько часов Босх снова находился в окружной тюрьме. Рабочий день уже окончился, так что помощники шерифа-смотрителя не могли вывести Бреммера из камеры. Вместо этого Босху пришлось самому идти в режимный модуль, а помощники шерифа следили за ним с помощью мониторов. Пройдя вдоль камер, он остановился возле номера 6-36 и заглянул в прорезанное в стальной двери зарешеченное окошко площадью не больше квадратного фута.

К Бреммеру никого не подпускали, так что в камере он находился один. Не замечая, что Босх за ним наблюдает, он лежал на нижней койке лицом вверх, с руками, связанными за головой. Глаза его были открыты. Он опять находился в том отстраненном состоянии, которое Босх уже наблюдал прошлой ночью. Бреммер словно присутствовал где-то в другом месте. Босх склонился к окошку.

– Бреммер, ты играешь в бридж?

Бреммер даже не сдвинулся с места – шевельнулись только глаза.

– Что?

– Я спрашиваю, ты играешь в бридж? Ну, такая карточная игра.

– Какого черта тебе от меня нужно, Босх?

– Я просто заглянул, чтобы сказать тебе, что совсем недавно тебе добавили еще трех жертв. Теперь на тебе еще блондинка в бетоне и две прежних, которых мы раньше приписывали Кукольнику. На тебе также покушение на убийство той, которая осталась в живых.

– Да какая разница? Что одна, что сразу все. Все, что мне нужно сделать, – это развалить дело Чандлер, а остальные посыплются, как костяшки домино.

– Только ничего этого не случится. У нас есть отпечатки твоих зубов, Бреммер, такие же отчетливые, как отпечатки пальцев. И все остальное. Я только что от коронера. Взятые у тебя с лобка волосы совпадают с образцами, найденными на жертвах номер семь и одиннадцать, – тех, кого мы приписывали Кукольнику. Тебе стоит подумать насчет сделки, Бреммер. Расскажи, где находятся остальные, и тебе, возможно, сохранят жизнь. Вот почему я спросил про бридж.

– А при чем здесь бридж?

– Ну, я слышал, что в Сан-Квентине есть ребята, которые хорошо играют в бридж. Им всегда нужны новые партнеры. Тебе они, наверно, понравятся: у вас много общего.

– Оставь меня в покое, Босх!

– Оставлю. Обязательно оставлю. Просто я хочу, чтобы ты знал: они сидят в камере смертников. Но об этом не беспокойся – когда ты туда попадешь, то успеешь сыграть много партий. Сколько там обычно проходит времени до окончательного утверждения приговора? Восемь лет, десять? Это совсем неплохо. Если, конечно, ты не захочешь заключить сделку.

– Никакой сделки, Босх. Убирайся отсюда!

– Уже иду. Поверь, это так приятно – иметь возможность отсюда уйти. Еще увидимся, хорошо? Ну, лет так через восемь – десять. Я обязательно буду присутствовать, Бреммер. Тебя пристегнут, и я буду смотреть на тебя через стекло, когда пойдет газ. А потом выйду и расскажу репортерам, как ты умирал. Я расскажу им, как ты визжал и вел себя вовсе не по-мужски.

– Пошел ты, Босх!

– Ага, уже пошел. До встречи, Бреммер!

После поимки Бреммера Босх получил разрешение вместо положенных сверхурочных отдыхать до конца недели.

Все это время он слонялся по дому, выполняя случайную работу и не особенно напрягаясь. В частности, заменил деревянные перила на заднем крыльце новыми, из мореного дуба; оказавшись ради этого на складе «Хоум дипо»,[48]заодно подобрал там новые подушки для кресел и шезлонга.

Он снова начал читать спортивный раздел «Таймс», обращая особое внимание на показатели игры команд и отдельных игроков.

Время от времени он просматривал одну из многих статей раздела «В городе», посвященных тому, что стало известно всей стране как «дело Последователя». Чтение, однако, не слишком его захватывало – он и так знал об этом деле чересчур много. Единственное, что его интересовало, – это подробности биографии Бреммера. «Таймс» направила одного из своих сотрудников туда, где прошло его детство, – в Техас, в один из пригородов Остина, – и репортер привез оттуда материал, составленный по рассказам соседей. Мать воспитывала сына одна; отец, странствующий джазмен, появлялся дома в лучшем случае один-два раза в год. Мать Бреммера бывшие соседи характеризовали как поборницу строгой дисциплины, весьма прохладно относившуюся к собственному сыну.

Худшим из приписываемых Бреммеру злодеяний (в котором его, однако, так официально и не обвинили) был поджог соседского сарая – тогда ему было всего тринадцать лет. Очевидцы утверждали, что мать все равно его наказала, не позволив до конца лета выходить из их крошечного домика. По словам соседей, примерно в то же время в округе начали исчезать кошки и собаки, но юного Бреммера в этом никто не винил – по крайней мере до сегодняшнего дня. Сейчас соседи, кажется, готовы были свалить на Бреммера любую неприятность, которая произошла с ними в том далеком году.

Через год после пожара мать Бреммера умерла от алкоголизма, и его отправили в приют для мальчиков, где юные воспитанники в любую погоду ходили на занятия в белых рубашках с галстуком и синих пиджаках. В статье также говорилось, что карьеру журналиста, которая впоследствии и привела его в Лос-Анджелес, Бреммер начал именно в приюте – репортером школьной газеты.

Статья была настоящим кладом для людей вроде Локке, рассуждающих о том, как юный Бреммер заставил взрослого Бреммера совершить массу убийств. У Босха же она вызывала лишь чувство грусти. Он не смог удержаться и долго рассматривал фотографию матери Бреммера, которую репортер сумел где-то раскопать. На снимке она стояла возле выгоревшего на солнце сельского дома, положив руку на плечо юного Бреммера. У нее были обесцвеченные волосы, хорошая фигура и большая грудь. «А еще она использовала слишком много косметики», – глядя на фотографию, думал Босх.

Кроме материалов о Бреммере, он читал и перечитывал еще одну статью, помещенную в четверг в разделе городских новостей. Это была статья о похоронах Беатрис Фонтено. В ней цитировались слова Сильвии и сообщалось о том, что на заупокойной службе учительница школы Гранта прочитала некоторые школьные работы своей ученицы. Рядом помещалась и фотография, но Сильвии там не было видно – фотограф заснял лишь скорбное, залитое слезами лицо матери Беатрис. Босх положил страницу с этой статьей на столик, стоявший рядом с шезлонгом, и перечитывал ее каждый раз, когда туда садился.