«"Эскадрон смертников" являл собой образец революционного духа, — писал Че, — и только избранные добровольцы могли войти в него. Но стоило кому-нибудь из них погибнуть — а это случалось в каждом бою, — как выдвигался новый кандидат на замену, и те, кого не выбрали, глубоко страдали и даже плакали. Было удивительно видеть, как закаленные и благородные воины вдруг снова превращаются в юношей и не скрывают слез отчаяния из-за того, что им не была оказана честь попасть на переднюю линию боя и смерти».

Видя вокруг себя смерть, человек инстинктивно тянется к жизни, и даже Че не было чуждо это стремление: в самый разгар боя за Санта-Клару он осознал, что любит Алейду. Это произошло в момент, когда она стрелой бросилась через улицу под неприятельским огнем. На те несколько мгновений, что Алейду не было видно, Че был охвачен страшной мукой, не зная, цела ли она.

30 декабря «Директории» сдался гарнизон «Лос-Кабальитос». Соседний город Санто-Доминго, перешедший было к военным, попытавшимся начать контрнаступление, был вновь отвоеван силами Бордона, который таким образом, закрыл пути в Санта-Клару с запада. На юге город Тринидад оказался в руках Фауре Чомона. Че также отправил Рамиро Вальдеса взять городок Хатибонико на Центральном шоссе, откуда в Санта-Клару с востока пыталась прорваться вооруженная колонна армейского подкрепления.

Высшее командование в Гаване приказало усилить воздушные налеты на город; в гарнизонах и на полицейских участках продолжалось яростное сопротивление; группа снайперов засела на десятом этаже «Гранд-отеля» и вела прицельный огонь по повстанцам.

Однако в распоряжении у Че теперь имелось достаточно огневой мощи и свежих войск. Накануне Нового года в руки повстанцев одно за другим перешли сразу несколько вражеских объектов: сначала полицейский участок, затем здание правительства провинции, за ним последовали здание суда и тюрьма, из которой вышли на свободу все заключенные. К концу дня оборону продолжали держать только 31-й эскадрон жандармерии, «Гранд-отель» и главные казармы «Леонсио Видаль».

Тем временем в Орьенте партизаны Фиделя после десятидневной осады взяли наконец Маффо, и Кастро немедленно обратил свой взор на Сантьяго, второй по величине город Кубы. 28 декабря он встретился с генералом Кантильо на сахарном заводе близ Пальма-Сорьяно и пришел с ним к соглашению: Фидель приостановит наступление на три дня, дав Кантильо время, чтобы вернуться в Гавану и к 31 декабря организовать военный мятеж. В этот день Кантильо должен был арестовать Батисту и передать армию в руки Фиделя.

Но Кантильо вел двойную игру. Он вернулся в Гавану, рассказал Батисте о заговоре и дал тому срок до 6 января на то, чтобы уехать из страны. Затем он послал сообщение Фиделю, прося его об отсрочке начала мятежа до 6 января. Фидель отнесся к этому настороженно, но события стали развиваться столь стремительно, что ни он, ни Кантильо уже не могли прогнозировать их развитие.

VI

Взятие бронепоезда стало очень тревожным сигналом для Батисты. 31 декабря в девять вечера диктатору позвонил полковник Касильяс с сообщением, что не может продолжать обороняться без подкрепления. Часом позже Кантильо оповестил Батисту, что Сантьяго также готов сдаться, и тогда Батиста понял, что настало время покинуть Кубу.

Во время празднования Нового года в «Кемп-Колумбии», на котором присутствовали члены его генштаба с семьями, Батиста отвел своих генералов в комнату, смежную с той, где проходили торжества, и объявил, что намерен передать руководство армией Кантильо. Затем, вернувшись к остальным гостям, он сообщил, что уходит с поста президента. Своим преемником он назвал Карлоса Мануэля Пьедру, старейшего судью Верховного суда; присягнув Кантильо как новому главнокомандующему, Батиста с женой и несколькими приближенными отправились к находившемуся неподалеку военному аэродрому и сели на ожидавший их самолет. В три часа ночи 1 января 1959 г. Батиста был уже в самолете, держа курс на Доминиканскую Республику, с ним находились сорок ближайших к нему людей, в том числе «избранный президент» Андрес Риверо Агуэро. Еще до рассвета из Гаваны вылетел другой самолет, на борту которого были брат Батисты «Панчин», мэр Гаваны, и еще несколько десятков высших чиновников.

Этой же ночью полковник Касильяс и его заместитель полковник Фернандес Суэро переоделись в гражданскую одежду и бежали.

С рассветом в Санта-Кларе появились и первые слухи о бегстве Батисты. Последние оплоты врага — «Гранд-отель» и казармы «Леонсио Видаль» — были взяты в кольцо, так что вскоре оставшийся во главе обороняющихся полковник Эрнандес попросил о перемирии. Че сказал ему, что примет от него только полную и безоговорочную капитуляцию.

«Батиста бежал, оставив руководство вооруженными силами в полном замешательстве, — писал впоследствии Че. — Двое наших делегатов установили радиосвязь с Кантильо и предложили ему сдаться. Но он отказался, заявив, что берет на себя командование армией в строгом следовании инструкциям, полученным им от нашего лидера Фиделя Кастро. Мы тотчас связались с Фиделем, передали ему новости, но также сообщили свое мнение по поводу предательского поведения Кантильо — и он полностью согласился с этим мнением».

В 11.30 по «Радио Ребельде» прозвучало обращение Фиделя. Он отрекся от участия в «военной хунте» Кантильо и вообще от каких-либо договоренностей с ним и призвал к незамедлительной всеобщей забастовке и мобилизации повстанческих войск для броска на Сантьяго и Гавану. Он дал защитникам Сантьяго время до шести часов вечера на то, чтобы сдаться, а закончил свою речь лозунгом: «Революции — да, военному перевороту — нет!»

Теперь картина была ясна, и Че дал Эрнандесу час на принятие решения: если тот не сдастся к 12.30, то повстанцы перейдут в наступление и он понесет всю ответственность за неизбежное кровопролитие. Пока Че вел переговоры с Эрнандесом, его бойцам наконец удалось выбить снайперов из «Гранд-отеля».

Касильяс, хотя и был в гражданской одежде, далеко уйти не сумел. Бойцы Бордона, действовавшие на западе города, получили распоряжение задерживать всех солдат, бегущих в Гавану, и Касильяс, на котором была соломенная шляпа и повязка с эмблемой «26 июля», вскоре попал им в руки. Он тотчас попытался задобрить Бордона, назвав его «великим стратегом», а затем сказал, что как ему ни жаль, но он должен «спешить в столицу, чтобы участвовать в работе хунты, которая намерена разрешить кризис на Кубе».

Бордон оборвал его. «Я сказал, чтобы Касильяс перестал ко мне подлизываться, что нам не нужна никакая хунта, так как налаживать жизнь на Кубе будет Фидель Кастро. И что я возьму его с собой в Санта-Клару к Че. Тут Касильяс изменился в лице и спросил, нельзя ли отправить его к какому-нибудь другому командиру. Помню, что, когда Че увидел его, он сказал: "А, так это ты убил Хесуса Менендеса!"»[23]

Касильяс не дожил до следующего дня. Согласно официальной версии, он был застрелен при попытке к бегству, когда его вели к Че, однако это не вяжется с воспоминаниями Бордона. Учитывая тянувшийся за Касильясом шлейф прошлых преступлений и достижения Че в области применения революционного правосудия, вполне можно предположить, что неудавшаяся «попытка бегства» Касильяса произошла тогда, когда его поставили перед наскоро собранной расстрельной командой.