– Исчезнуть и больше никогда не появляться рядом! – прорычала она, судорожно сглатывая. – Если ты ни о чем, кроме своего удовлетворения, думать не можешь!

– Детка, ну прости меня… – он снова шагнул к ней. – Не сердись. Пойдем в ванную, я тебе помогу… Ну… не плачь. Ничего же страшного не произошло.

Она отшатнулась, выставив в его сторону руку. В покоях похолодало.

– Ничего страшного?! Нет! Не подходи и не трогай меня! Я не вынесу сейчас этого, Люк! – По лицу ее текли злые крупные слезы, рот кривился, и глаза становились все светлее, и голос – все громче. – Ты даже не подумал узнать, как я себя чувствую, что со мной было, прежде чем лезть на меня!.. В этом ты весь! Я все эти дни не знала, что с тобой, ты не удосужился ни позвонить, ни написать, без объяснений сослал, как собачку, куда-то за горы, а теперь примчался ко мне в постель, и плевать, что я почти не сплю, что мне плохо, что я умру скоро от токсикоза!

Она уже орала, вздрагивая от слез и размазывая их по лицу, так яростно, что его тоже начало потряхивать от адреналина.

– Это не так, Марин, – попытался он оправдаться, нервно сминая пачку сигарет в кармане. У него впервые в жизни отказал дар убеждения, он просто не знал, что сказать, – так был ошеломлен. Но супругу уже было не остановить.

– Я так устала, Люк, я спать легла под утро!! У нас столько раненых, нежить вчера напала, – Марина снова зарыдала, запрокинув голову назад и сжимая кулаки, и выглядела при этом совершенно безумно. Под ногами у него пол покрывался ледяным узором. – Мне было так страшно! Где ты был? Где ты был?!!

– Ты переволновалась, детка, – осторожно говорил он, тихо подкрадываясь к ней вдоль кровати, как к взбесившемуся животному. Изо рта шел пар, сердце колотилось часто-часто, спина взмокла. – Я был занят. Убивал инсектоидов… это не оправдание, да… прости, что не уделял тебе внимания. Я так соскучился, Марина. Так хотел тебя увидеть…

– Трахнуть ты меня хотел! – зло бросила она ему в лицо, подхватила прикроватный столик и, развернувшись, швырнула его в сторону Люка. Он не долетел – с грохотом врезался в пол. – Не подходи! Лучше бы ты вообще не приезжал!

– Детка, не поднимай тяжести, – попросил он, выдыхая и отступая по ледяному полу. От сгустившейся в комнате ярости и его кровь начала закипать.

– А тебе есть до этого дело? – выплюнула она. – Ты вообще помнил, что я беременна, когда залезал на меня? Убирайся! Убирайся из моих покоев, Люк!

– Марин, – сказал он тяжело, не способный справиться с ее истерикой, – ос-с-становис-сь.

Она засмеялась, нервно, выпрямившись и глядя на него с превосходством, – красноглазая, с растрепанными волосами, некрасивая и измотанная. От нее волнами била агрессия, расцветая морозными узорами на стенах.

– Что, не нравлюсь я тебе такой, Люк? Не нра-а-авлюсь. Я говорила тебе. Говорила. Ты не сможешь меня любить. Да ты уже и сам это понял, да? Недаром ты эту сучку целовал. Хорошо она целуется, а, Люк? Хорошо? Может, ты меня и отослал, чтобы к ней сюда прилетать? Жалеешь, наверное, что спас меня тогда… – она снова засмеялась-зарыдала, запрокинув голову, раскачиваясь, обхватив себя руками, а он слушал этот бред, смотрел на нее и не находил в себе сил остановить. – Лучше бы я тебя никогда не встречала… видеть тебя не могу, не могу, не могу! Ненавижу тебя!

Люк выдохнул, сжимая зубы, развернулся и вышел, понимая, что еще немного – и он тоже сорвется на крик. Его трясло.

– Правильно, – надрывно кричала она ему в спину из спальни, – убирайся! Убирайся и не возращайся! Ты мне не нужен! – Рыдания и вдруг приглушенное, отчаянное, молящее: – Люк! Люк! Прости… не уходи… Люк!

Он не мог вернуться – бежал оттуда, по коридору к черной лестнице, тяжело дыша, наполненный ее болью, тоской и яростным безумием до краев. Нужно было вымыть это ветром, но в таком состоянии нечего было и думать лететь змеем. Он не способен был сейчас собой управлять и точно либо устроит ураган, либо улетит на край света.

В Марининых покоях за его спиной что-то гремело, рушилось, раздавался звон разбитого стекла – похоже, она опять швыряла и ломала мебель. И нужно было вернуться, схватить ее, обнять и переждать, пока она успокоится, помочь ей справиться со срывом. Но он малодушно бежал – он тоже устал, вымотался, тоже ходил по грани все эти дни, и не хватало сейчас сил перешагнуть все то, что она ему наговорила. Не хватило сил отстраниться, пожалеть ее и простить.

Люк сунул руку в карман за пачкой сигарет, наткнулся пальцами на ключи от листолета и едва не бросил их в стену. Но передумал и быстро пошел вниз по лестнице. Вот и решение.

На настройку листолета он не стал тратить время. Прыгнув в него, нажал кнопку открытия гаража и, даже не пристегнувшись, понесся из замка к Третьему форту.

* * *

Этой ночью в Дармоншир, пользуясь темнотой, залетел раньяр с вооруженными людьми, одетыми в форму инляндских офицеров. Он опустился в лесу, неподалеку от земель замка Вейн, люди выгрузили оружие и отпустили стрекозу со всадником обратно.

Им была поставлена задача, избегая охраны, прокрасться следующей ночью к замку, заминировать его и взорвать, чтобы нанести урон проклятому колдуну и выманить его. А потом расстрелять из гранатометов и его самого, и тех, кто будет спасаться на машинах, и тех, кто прибудет на помощь.

Но оказалось, что земли колдуна очень хорошо охраняются: за земляными валами, окружающими его владения, мелькали огни, то и дело виднелись патрули. Чужаки затаились, решая, как отвлечь охрану, чтобы пробраться внутрь.

Утром в розоватом сиянии рассвета один из иномирян увидел улетающий от замка листолет и растолкал остальных. Возможность отвлечь патрули летела прямо на них.

* * *

Люка все еще потряхивало после Марининой истерики – он то шипел от злости, сжимая рычаг управления, то дергался, чтобы вернуться и утешить супругу, – но упорно набирал высоту и скорость. Он не в состоянии сейчас был говорить с ней. Сердце колотилось как сумасшедшее.

Оглядываться он не стал.

Впереди дугой вставало дымчатое, зеркальное утреннее море. Его светлость на мгновение отвлекся от управления, достал сигарету, щелкнул зажигалкой и затянулся… как вдруг его ослепило белой вспышкой, и Люк, оглушенный, со взорвавшейся болью головой, инстинктивно вывернул рычаг, пытаясь спастись. Щиты его, сжавшись от чудовищного давления, защитили аппарат от мгновенного разрушения, но вызвали кровотечение из ушей и носа; Люк почти ослеп и оглох.

Листолет от наружного взрыва разваливался на части и горел, со свистом планируя к морю. Так велики были набранная скорость и запас прочности летного артефакта, что аппарат, оставляя дымный след, донесся почти до воды и, полыхая, с оглушительным треском вмазался в скалы.

Врожденные щиты спасли Люка от взрыва, но лопнули от крушения на огромной скорости. Он, еще живой, посеченный осколками и искалеченный от удара, задыхающийся от едкого дыма, обожженный до мяса, стонущий от капель расплавленного пластика, что лились с горящего аппарата, вывалился на валуны, окропляя их кровью, извиваясь от невыносимой боли, ничего не слыша и не соображая. Пополз, не чувствуя рук и ног, перевернулся на спину, попытался вдохнуть – но не получалось, – и он захрипел там, на валунах у горящего листолета и подбирающегося приливом моря, забился в судорогах… и умер.