— Не знаем, вряд ли тут вообще что осталось. Взрыв был такой, что половина стекол в поселке вылетела.

— Она была здесь, — сказал почти про себя Толуман. — Знала заранее. Поэтому и Ассоль перестала брать.

Он отвернулся от дымящейся воронки, его затрясло. Как же холодно в этом мире! А потом, болезненно как отравленная игла, новая ужасная догадка вошла в мозг.

— Элиза! — Он бросился обратно к глайдеру.

Усть-Неру заливал розовый утренний свет, но это был холодный и безрадостный свет. Толуман вышел из глайдера и поднял воротник для защиты от пронизывающего ветра. Только обыденные действия еще спасали от безумия.

Дом сам открыл ему дверь — как обычно. Толуман привычным жестом повесил куртку. В гостиной пусто — ну да, Элиза еще спит. Помедлил у двери в спальню, но та открылась сама: у него и Элизы свободный доступ… Но ее здесь нет, только пустая смятая постель.

Снова пробрала ледяная дрожь. Вышел и остановился у двери Ассоль. Эта сама не открылась, пришлось повернуть ручку. После некоторого сопротивления (намек, что сначала надо постучать) дверь открылась. Тоже пусто!

Но кровать прибрана, а на полках не хватает нескольких любимых игрушек. В груди потеплело, и он начал улыбаться: они же просто уехали! Элиза не стала дожидаться его и «Гольфстрима», вызвала такси и поехали в аэропорт. Ну и ладно, поскучает один, лишь бы с ними все было в порядке. Съездит на рыбалку, а то никак не соберется исследовать места выше по их речке…

А потом обернулся, и сердце упало: возле двери лежал открытый чемодан. Ассоль начала собираться, вот только уехать ей не пришлось.

Все вдруг потускнело. Он словно стоял над обрывом, и в темной глубине белесо вился не то туман, не то русло реки. Черная луна плыла в небе, или это он плыл к ней. Жуткий холод подступил к сердцу…

Очнись! Где-то в глубинах души пробудилось ожесточение — у него пытаются отнять самое дорогое! Стиснув зубы, он начал вытаскивать себя из темной ледяной трясины. Ведь все можно узнать. Повернулся и, спотыкаясь, пошел в свой кабинет.

Голубовато озарился дисплей управления домом. Показать все действия с момента его, Толумана, отлета! Вот закрылась наружная дверь — это он вышел, чуть позже двух… А вот — в пять с чем-то, открылась снова, впустив его обратно. Между этими событиями — НИЧЕГО!

Не открывалась ни одна дверь. Не включался и не выключался свет. Бездействовала сантехника. Никто не входил в дом и не выходил из него. Дом будто впал в беспамятство, когда Толуман вышел, и очнулся только с его возвращением.

Отключали электричество? Но автономного питания хватит на неделю даже в зимние морозы. Похоже, нечто вырубило всю электронику. Черная луна…

Толуман достал телефон и попытался вызвать Элизу. Из спальни, куда была открыта дверь, донеслась ее любимая мелодия — естественно, «К Элизе» Бетховена. Он вошел и открыл ее тумбочку, телефон лежал там. Машинально открыл свой ящик.

И увидел кристалл на цепочке — забыл взять с собой, — а в нем тлеющий красный огонек. Взял камень, и тот обжег ладонь ледяным холодом. Опасность! Но к чему это запоздалое предостережение, когда у него не осталось дочери, жены и матери?

— Мама! — с горечью сказал он. — Я потерял тебя. И я потерял Элизу и Ассоль.

Вдруг упало безмолвие, даже посвист ветра за окнами куда-то пропал. И внезапно кристалл полыхнул — не красным, но алым сиянием, так что тени метнулись к углам. Раздался голос матери — ясный и будто со всех сторон.

— Толуман! Я в состоянии Бардо[25] и стою у Предвечного света. Скоро решится моя судьба, в этом свете видны все помыслы и деяния. Но я рискнула оглянуться и на оставленную Землю. Элизу и Ассоль уводят в Темный чертог. Толуман, тебе понадобится великая дерзость, потому что ты должен предстать перед ликами Владык тьмы…

Голос оборвался, но алый огонь продолжал гореть, лишь слегка потускнел. Вспомнилось — это старшая рогна зажгла его. Толуман стиснул камень в кулаке и позвал ее. Темнота в одном углу еще больше сгустилась, и только теперь он понял, что она все время была там.

— Я слышала все, Толуман, — прошелестел голос. — У дружбы с рогнами есть неудобства, уж извини. Редко кто сохраняет сознание в присутствии Начального света. Еще меньше тех, кто может сразу общаться с родными. Но матери пока не до тебя. Чего ты хочешь на этот раз? Ты ведь рассказывал Ассоль сказку о трех желаниях.

Толуман облизнул губы: — Мне нужно оружие. Если бы похитители были людьми, я справился сам. Но мои враги — не люди.

В ответ грустно прозвучало: — Рогны не нуждаются в оружии. И даже мне больше нет доступа в Темный чертог, пелена самого Люцифера накрывает его.

— А можно ли войти человеку?

— О, людям там рады. Они возвращаются оттуда верными служителями Чертога.

— Я видел некое оружие у отца Элизы. Кажется, его назвали клинком кармы.

— О да. Но только Владычица может дать его. И он никогда не передавался в руки смертных.

— Я попробую, — сказал Толуман. — Можешь доставить меня к Ней?

— Ты забыл, что не могу. Разве лишь твою бесплотную душу. Но я попрошу, и возможно она явится к тебе. Ведь ты сын Евгения Варламова, а он когда-то был избран Ею. Оставайся на месте и жди. Может, ожидание продлится долго, а может, всего ничего.

Тень растаяла, пусто и холодно было в спальне. Наверное, и отопление не работало в эти три проклятых часа…

Торжественные аккорды прозвучали в воздухе. Исчезло окно и стена. Открылся морской простор, и кружева пены вскипали у скал. Женщина стояла на воде, и сердце Толумана затрепетало — ее лицо было прекрасно, хотя странно туманилось. В ушах, или скорее в сознании прозвучало:

— Это мой любимый облик в вашем мире, такой я появилась перед отцом Элизы. Я знаю, чего ты хочешь. Все старшие рогны просили за тебя, а это небывалый случай. И я, пожалуй, исполню твою просьбу. Только знай, что взявший этот клинок перестанет быть человеком. У него будет иное служение в ином мире.

Толумана пронизывал огонь… или то был мороз? Но в центре всего оставалась ярость.

— Этот клинок поможет освободить Элизу и Ассоль?

— Если не он, что еще?

— Тогда я возьму его. А потом можешь располагать мною, как Тебе будет угодно.

— Возьми. И помни, что Закон должен быть исполнен.

Женщина вдруг оказалась рядом, сердце Толумана томительно заныло, а она подала клинок, лезвие которого голубовато мерцало.

— Протяни только руку, — предостерегла она. — Не касайся лезвия.

По руке пробежал озноб. Затем пальцы обожгло мимолетное касание женщины, а сердце забилось неровно. Рукоять оказалась теплой, словно сохранило тепло женской руки, но теперь вместо озноба легкое онемение распространилось до локтя.