– Ты и половины того, что она может, не видел, – со вздохом сказала Лин.

– Когда Луи приедет, я его сразу же приведу к вам на клецки. Ему жутко понравится, – пообещал Генри. – И я жду не дождусь забрать у тебя мою счастливую шляпу. Луи подарил ее мне в первый вечер, как мы встретились. Просто снял со своей головы и нахлобучил на мою. Если хочешь, я попрошу его привезти еще парочку из Нового Орлеана – одну для тебя, другую для Вай-Мэй. Тогда мы сможем организовать первый в мире сновидений сентиментальный барбершоп-квартет[40]. Запор, запор, запор, запо-о-о-ор! – пропел он.

– Ты все-таки самый странный человек из всех, кого я в жизни знала, – констатировала Лин.

– Ну, вот ты опять со своими комплиментами.

Что-то висело на Лин… что-то ей нужно было ему сказать. На самом деле просто ощущение, его еще поди в слова облеки…

– Лин! Уходи с холода сию же секунду! – закричала изнутри миссис Чань, слегка заглушенная стеклянной дверью.

– Чу! Мать зовет, прекрасная Джульетта, – сообщил Генри, отвешивая ей подлинно шекспировский поклон. – Я прочь лечу! О, прочь! Фу! Фу!

И он задним ходом утащил себя за шиворот на улицу.

Лин покачала головой.

– Точно самый странный, – пробормотала она себе под нос, глядя ему вслед и дивясь, как сильно уже по нему скучает.

Поработав в свое время в цирке, Сэм умудрился смыться оттуда с очень недурным фраком, пошитым ему по мерке русским тату-мастером, который, по счастливому совпадению, еще и здорово управлялся с портновской иглой. Фрак всегда делал его центром всеобщего внимания: Бородатая Женщина Рут и Мальчик-Волк Джонни всякий раз одобрительно мерили его взглядом с головы до ног, стоило ему выйти на арену в «хвостах» – так они называли этот предмет туалета. Возможно, он и Эви сегодня немножко очарует?

Но стоило ему навострить лыжи в Даблъю-Джи-Ай, как его буквально с порога сняла записка.

Хочешь узнать побольше про ту радиодеталь, приходи сегодня вечером в магазин. В девять.

Черт, Эви озвереет, что он пропустил ее шоу, – и ее сложно в этом винить. Но этот осведомитель – не из тех ребят, что дают вторые шансы. Может, хоть Эви потом даст?

Бальная зала «Уинтроп-отеля» была под завязку забита всякой шикарной публикой. Сэм даже забоялся, что не найдет в этой толчее Эви. Впрочем, все оказалось донельзя просто: главное, идти на смех и аплодисменты. Разумеется, Эви была там – и восседала, между прочим, на чучеле аллигатора.

– …он попросил прочесть его часы, я прочла и увидала его в чем мать родила – он оказался одним из этих, нудистов. Сами понимаете, по радио я такого сказать не могла…

Сэм решительно протолкался через толпу почитателей в первые ряды. Эви в своем полночно-синем вечернем платье, отороченном пухом марабу, и в рассыпающей сполохи повязке из стразов через лоб была столь ослепительна, что зрелище это вышибло из него весь дух.

– Уж не мой ли это ненаглядный нарисовался? – оскалилась она, сверкая глазами; увы, ни в каком фраке не хватит магии, чтобы отвратить грядущую бурю.

– Он самый, прекраснейшая из Котлеток. Могу я тебя умыкнуть на минутку?

– Прости, свободна я была в девять, – пожала плечами она.

– Я знаю. Как раз собирался все тебе об этом рассказать, – он многозначительно поглядел на остальных.

– Продолжайте тут без меня. Обернусь через мгновение, милые, – распорядилась Эви, отвешивая шикарной публике поклон.

– Тебе полагалось прийти ко мне на радио, Сэм! – прошипела она сквозь зубы, продолжая сверкать улыбкой, достойной рекламы зубной пасты.

Когда они проходили мимо, гости вечеринки разражались бурными аплодисментами.

– Последние два часа я провела с мыслью, что ты сейчас истекаешь кровью где-нибудь в канаве, – продолжала она. – Теперь, когда ясно, что с тобой все в порядке, я не прочь посмотреть, как ты будешь истекать кровью где-нибудь в канаве.

– Оу, Котлетка, выходит, ты по мне скучала!

– Ты вообще слышал, что я сказала?

– А что я могу поделать, я же оптимист.

– Мир полон мертвых оптимистов. Сэм, Сэм, Сэм! – Каждый раз, повторяя имя, она взмахивала волосами, как дворниками по ветровому стеклу; ее бокал был уже почти пуст.

– Это я. Скажи-ка мне, сколько этой полироли для гробов ты уже употребила, Шеба?

Эви зажмурила один глаз, а вторым уставилась на кессоны потолка, неистово сияющего электрическим светом; губы ее безмолвно двигались.

– Это третий, – сообщила она, досчитав. – На четвертом уже можно будет играть в мартини-бридж.

Она хихикнула.

– Ни черта себе! – присвистнул Сэм.

– Так, погоди-ка: ты что, ждешь, пока я залью глазки, чтобы позволить себе всякое непотребство, Сэм Ллойд?

– Вот еще! Мне нравится, если девушки в полном сознании, когда я их целую. Так гораздо веселее. – Он выхватил у нее бокал, опрокинул себе в пасть остатки и сожрал оливку.

– Эй! Ты чего вытворяешь? – запротестовала Эви.

– Да так, спасаю тебя от тебя самой.

– Вот этого не надо! Тоже мне спаситель нашелся! – проворчала Эви. – А надо мне было вот этот напиток. Ты мне даже оливку не оставил!

Сэм поднял руки.

– Сдаюсь. Это по-честному. О-че-лют-но по-честному. Вот если бы я стоял на обрыве и собирался спрыгнуть, что бы ты стала делать?

– Подтолкнула? – Эви поджала губы.

– Не верю.

– Поверил бы по дороге на дно. Что такого важного случилось в жизни, что ты пропустил мое шоу? И пусть причина будет солидная – как шрам после аппендицита.

– Только не здесь.

Кто-то из гостей поставил чайную чашку на столик и отвернулся похлопать оркестру. Эви цапнула чашку, понюхала, улыбнулась, одним глотком прикончила тайное спиртное, поставила сосуд обратно на блюдце и поскорее умыкнула Сэма прочь с места преступления – в комнатку с табличкой «Вход воспрещен». Внутри оказался крошечный офис с кушеткой для обмороков, столом и креслом на колесиках. Эви бросилась на кушетку, задрала повыше ноги и принялась растирать виски.

– Крутой вышел вечерок? – Сэм примостился на краешке стола.

– Не то слово! Какой-то парень притащил носовой платок жены, сказал, он волнуется, что она слишком много денег тратит на покупки, а на самом деле боялся только, что у нее интрижка на стороне. Кстати, прав оказался. Платок был от любовника, – поведала Эви.

– И что же ты ему сказала?