Все, что не становилось рейхом, отходило Японии:

– Океаны… – Макс затянулся американской сигаретой, – тропики. Пусть японцы хозяйничают на юге. Отто говорит, что мы, арийцы, должны жить в умеренных широтах… – брат остался в Кракове, налаживая работу медицинской службы. Он собирался переехать в новый концентрационный лагерь. Его возводили к западу от Кракова, рядом с городком Освенцим. Первая очередь была готова. Старые строения, как заметил Отто, долго бы все равно не прослужили:

– Мы хотим, чтобы Аушвиц стал примером эффективной работы на благо рейха… – Отто, перед отъездом братьев, приготовил домашний обед.

Брат снимал элегантную квартиру, в Старом Городе. В ней, как всегда у Отто, царила безукоризненная чистота. Макс вымыл руки в ванной, больше похожей на операционную:

– Отто с детства таким славится. Я все разбрасывал, а он за мной подбирал. Генрих тоже аккуратным вырос. Он математик, у них подобное в крови… – Макс похлопал себя по загорелым, гладко выбритым щекам.

В Пенемюнде весна оказалась теплой. Он гулял с 1103 по белому песку, слушая крики чаек, цепко держа женщину за хрупкое запястье. В передней домика он опустился на колени, снимая с 1103 простые, серые чулки, и черные туфли на плоской подошве:

– Песок прогрелся, ты не простудишься, моя драгоценная… – Макс провел губами по тонкой щиколотке, по костлявому колену. Длинные пальцы поползли под юбку:

– Иди ко мне… – он, привычным движением, поставил 1103 на колени, придерживая коротко стриженый, рыжий затылок. Она ничего не делала, не двигалась, ни тогда, ни потом, лежа на половицах. Она, казалось, даже не дышала, но Макса это волновало меньше всего. Он целовал тонкие, холодные губы:

– Я всегда буду рядом, моя драгоценная, всегда… – на белом плече, на нежной шее виднелись следы его зубов. 1103 немного вздрагивала, он понимал, что женщина жива. Он стонал, удерживая ее, прижимая к себе, роняя голову на плоскую грудь:

– Я навещу тебя сегодня, как обычно… – Макс готовил ей ужин, наливая вино. Он зажигал свечи, держа ее за руку, читая любимые стихи, Гете, или Байрона. На темной воде залива виднелась сверкающая дорожка:

– Не бродить уж нам ночами, хоть душа любви полна,

И, по-прежнему, лучами, серебрит простор луна…

Максу нравилось говорить, что они женаты.

Он шептал 1103, что они выбрались, в приморский коттедж, отметить годовщину свадьбы:

– Оставили детей на няню, – улыбался оберштурмбанфюрер, – у нас два мальчика и девочка, мое счастье, моя жемчужина… – ему хотелось увидеть проблеск чувства в спокойных глазах цвета жженого сахара. Макс, надеялся, что 1103 заплачет, станет просить его замолчать, пообещает быть покорной, и работать на рейх.

Она медленно ела, точными, выверенными движениями. Тонкие пальцы немного огрубели. Вернер фон Браун выделил особый ангар для проекта 1103. По донесениям, заключенная проводила за работой почти круглые сутки, питаясь кофе и сигаретами. Конструкцию, вернее, остов, накрывал брезент. 1103 сама занималась сборкой, сама управлялась с инструментами и сварочным аппаратом.

Макс видел чертежи, поэтому не интересовался ходом работы. Фон Браун обещал законченный прототип, к следующей зиме. Полигон расширялся, Вернер вошел к рейхсфюреру с просьбой о дополнительных территориях и рабочей силе. Решено было возвести по соседству концентрационный лагерь.

За обедом на квартире у Отто, Макс заметил младшему брату:

– Придется тебе опять навестить побережье Балтийского моря.

Генрих весело отозвался:

– Не все тебе одному в Ростоке на яхте ходить, с папой и Эммой. Возьму лодку. Вернер не зря целый клуб организовал, для офицеров… – в Пенемюнде заботились о досуге подчиненных. На полигоне построили гимнастический зал, конюшни, причал для яхт, привозили из Берлина новые фильмы.

Отто накрывал на стол:

– В новом лагере у нас тоже появится клуб, спортивный комплекс… – он кивнул на дверь в отдельную гардеробную, с гантелями и штангой, – очень важно сохранять хорошую форму, правильно питаться… – у Отто нельзя было ожидать ни мяса, ни рыбы. Брат приготовил суп из молодой спаржи, отличную, овощную запеканку, и пирог с лесной земляникой. Он, правда, ел только ягоды, разведя руками: «Для вас я купил сахар. Я от него воздерживаюсь».

Макс потушил сигарету в хрустальной пепельнице. Муха, после обеда, извинился. Русскому надо было, ненадолго, отлучиться по делам. Оберштурмбанфюрер подозревал, что в подвале особняка НКВД оборудовало устройства для прослушивания разговоров. Макс, из соображений осторожности, не привозил сюда никаких документов.

– Когда мы покончим с Англией, к следующему лету… – на террасе особняка, он опустился в кованое кресло, – мы примемся за русских. Фюрер обещает, что Рождество мы отметим в Москве. Муху мы не расстреляем. Нам нужны лояльные русские. Они начнут работать под нашим руководством, как во Франции. Отто получит свои земли… – Макс усмехнулся.

За обедом, брат долго распространялся о своей деятельности в обществе «Лебенсборн». После оккупации Норвегии, Отто успел слетать в Осло. В стране открывались дома для незамужних матерей, как в Германии:

– Их женщины получат арийскую кровь, – гордо сказал средний фон Рабе, – а в России, в деревне СС, я придумал следующее… – Отто принес чертеж будущего поселения. Он хотел устроить бараки для славян, работников в поле и на фермах:

– Мы отберем девственниц, – пообещал брат, – проверим мерки. Женщинам, подходящим под наши стандарты, мы разрешим беременность, от арийца. Через несколько поколений все забудут, что славяне, когда-то, существовали… – он открыл минеральную воду:

– Кстати, о женщинах, Генрих. Надо продумать вопрос отдельных блоков для поощрения заключенных, в лагерях. Японцы так делают, профессор Исии мне писал… – серые глаза младшего брата безмятежно оглядели стол. Он отпил кофе:

– Очень хорошо заварен, Отто. Спасибо, ты сам его не пьешь… – он указал на чашку: «Мы непременно примем во внимание все требования. Не беспокойся».

Ухоженный двор особняка был пуст. Усадьбу охраняли овчарки, однако солдаты не заходили сюда, в цветущий сад, с мраморным фонтаном. Щебетали стрижи, над лугом, над ветлой с гнездом аиста, заходило солнце. Едва слышно звенели комары. Макс, блаженно, вытянул длинные ноги:

– Надо захватить в Пенемюнде французских сыров, вина, если я в Париж еду… – он, сначала, хотел сделать остановку в Саксонии, в крепости Кольвиц, проверить, как дела у товарища барона, однако махнул рукой:

– Видеть его не хочу. Пусть сдыхает от чахотки в каменном мешке. Холланда, я рано, или поздно поймаю, хотя он от нас и ускользнул… – в Париже Макс намеревался увидеть мадам Шанель и посетить Лувр. Французы вывезли почти все ценности в провинцию. Фон Рабе, недовольно, поморщился:

– Пойди, найди их теперь. Но мы будем искать, непременно. Фюрер не зря хочет организовать музей, в Линце… – туда предполагалось свозить шедевры. Впрочем, имелось и еще одно место, о котором в рейхе знало едва ли пять человек, включая Макса. Фюрер выбрал оберштурмбанфюрера, пригласив его весной на чай, в баварскую резиденцию. Навещая галерею на вилле, фюрер остался чрезвычайно довольным. Макс понял, что его в проект взяли, по выражению Гитлера, как носителя художественного вкуса и арийского духа. Материалы были засекречены даже серьезней, чем разработки групп Гейзенберга и Отто Гана. За одно упоминание о папках полагалась гильотина.