Французы занимали высоты, закрывающие их столицу. Они были гораздо слабее нас, имея не более 30 тысяч человек войска.[191]Тут находились остатки корпуса Мармона, который [был] разбит под Фер-Шампенуазом, несколько партий необмундированных конскриптов, инвалиды, l’ecole militaire, или воспитанники военного училища, несколько обывателей и часть национальной гвардии, которая накануне выступила из города против нас и оставила по дороге следы своих ночлегов. Войско сие, состоящее из жителей Парижа, никогда не выходило за заставу; их, вероятно, провожали друзья и товарищи, с которыми они пировали, пили, ели и веселились в ожидании неприятеля. Путь их означался разбитыми бутылками и сломанными стульями, и они возвратились в Париж, не видав нас.

С такими силами хотели французы воспрепятствовать победоносным войскам нашим вступление в их столицу! Если бы они до следующего дня удержались в городе, то Наполеон успел бы приехать к ним, возбудить народ и удержать столицу за собой; но мы в первый же день заключили перемирие с Талейраном, военным министром, которого поэтому подозревают в измене.[192]Наполеон уже находился тогда в Фонтенбло, но он не успел прибыть на помощь Парижа. По вступлении его в Труа он узнал, что мы под стенами его столицы, но тогда уже было поздно, ибо войска за ним не поспели. Гвардия его прибыла к нему и далее Фонтенбло уже не ходила.

Нам предстояло занять высоты Монмартра и Бельвиля, дабы овладеть городом. Бывший корпус Витгенштейна и гренадерский корпус Раевского атаковали Бельвиль. Четыре раза уже были они у французских орудий, занимая гору с боя на штыках; четыре раза их опрокидывали назад. Государь решился употребить в дело гвардию. Прусская и баденская гвардии под командой полковника Авенслебена пошли влево, выбили из лесу неприятельских стрелков холодным оружием и ударили французам во фланг. Атака сия была поддержана нами, и высоты Бельвиля остались в наших руках. Между тем полки лейб-гвардии Гренадерский и лейб-гвардии Павловский быстро двинулись по большой дороге прямо к заставе Сен-Шомон, сбили внезапным нападением своим неприятеля и приступили к городской заставе под сильным ружейным огнем национальной гвардии. В то же время Блюхер штурмовал гору Монмартра и был уже почти на вершине оной. Французы, видя, что мы неминуемо и вскоре овладеем городом, и опасаясь грабежа, заключили с нами перемирие, чем и прекратилось сражение.

Однако нам весьма дорого досталось овладение высотами. Два полка прусской гвардии потеряли убитыми и ранеными более 80 офицеров, а у баденцов из числа 800 человек в баталионе осталось налицо только 80. Государь в самое время дела скинул с себя Георгиевский крест и послал его к полковнику Авенслебену. Пруссаки дрались как львы. Уцелевшие не уводили раненых из дела. Я видел, как человек 18 раненых пруссаков тащили одну французскую пушку, которую они взяли.

Корпус бывший Витгенштейна и корпус Раевского тоже потеряли много людей, так что на другой день, при вступлении в Париж, под ружьем не было более как по 200 или 300 человек в гренадерских полках. Многие офицеры шли перед своими взводами с подвязанными руками. Для овладения заставой лейб-гренадеры и павловские послали человек по 150 охотников. Мне известно, что в числе их было четыре лейб-гренадерских офицера, а рядовых 160 и что изо всех их возвратилось только шесть рядовых здоровых. Блюхер должен был иметь также большую потерю. Все союзные войска в сем сражении лишились не менее 15 тысяч человек. Неприятель гораздо менее нашего потерял, но он лишился почти всей своей артиллерии. Мы взяли много пленных, в числе коих встречались напудренные граждане, инвалиды, школьники и проч.

В сражении под Парижем был убит из квартирмейстерских офицеров капитан Кноринг; поручик Лютинский был ранен и голову и чрез несколько дней умер от раны.

Когда государь послал Ермолову приказание остановить дело, потому что уже перемирие было заключено, то последний не вытерпел, чтобы не пустить навесно в город еще два ядра. Я слышал это от него лично.

Французы назвали сражение под Парижем la bataille à la butte de St Chaumont,[193]потому что застава, перед которой мы дрались, называлась S-t Chaumont.

Я не был в огне во все время дела, потому что наша 1-я кирасирская дивизия не вступала в бой, и великий князь не был в огне, но мы были свидетелями всего дела. Несколько ядер только пролетало мимо нас.

Когда перемирие было заключено, государь в сопровождении главной квартиры поскакал на высоту Бельвиля, оттуда город открылся у наших ног. Торжество и радость, которую произвело на нас сие зрелище, невыразимы. Мы не верили глазам своим. Я думал, не сон ли вижу, и опасался пробуждения. Государь тут же поздравил Барклая де Толли фельдмаршалом.

После перемирия начались переговоры о сдаче города. Для лучшего успеха в сих переговорах обставили высоты Бельвиля орудиями, так что при первом сигнале Париж засыпали бы ядрами. Я был с великим князем около государя. Государь сделал окружающим его знак, чтобы они остались, а сам спустился несколько вперед и говорил с одним французским генералом, который из Парижа вышел с Михайлом Орловым. Я мог заметить, что государь на что-то не соглашался, после чего французский генерал возвратился в город, но вскоре он опять пришел с Орловым и говорил с государем, который остался доволен.

Военный министр Наполеона Талейран, который в то время находился в Париже, сдал город, как я слышал, изменническим образом. В договоре значилось, что французские войска выступят из города и что на другой день войска наши займут Париж.

Главная квартира расположилась ночевать частью в Бельвиле, а частью в деревне Пантен, около которой стояла гвардия. Великий князь со своим штабом расположился в Пантене. Войска занялись несколько грабежом и достали славных вин, которых и мне довелось отведать; но сим более промышляли пруссаки. Русские не имели столько воли и занимались во всю ночь чисткой амуниции, дабы вступить на другой день в параде в город.

К утру лагерь наш был наполнен парижанами, особливо парижанками, которые приходили продавать водку à boire la goutte,[194]и промышляли… Наши солдаты скоро стали называть водку берлагутом, полагая, что это слово есть настоящий перевод сивухи на французском языке. Вино красное они называли вайном и говорили, что оно гораздо хуже нашего зелена вина. Любовные хождения назывались у них триктрак, и с сим словом достигали они исполнения своих желаний.