Que le bon Dieu maintienne

Alexandre et ses descendants

Jusqu’a ce qu’on ne prenne.[200]

Но все сие также скоро изменилось, когда в 1815 году Наполеон явился в Париж, и опять пошло на прежний лад, когда его разбили в сражении под Ватерлоо.

Все пленные, которые захвачены были в сражении под Парижем, были возвращены; их пригоняли толпами из Мо; иные из них кричали: «Vive la république!»,[201]другие: «Vive le Roi!», третьи: «Vive Alexandre!»[202]Простой народ полагал и желал, чтобы государь назвался королем французским. Государь, занимая дом Талейрана, имел постоянно у себя в карауле целый полк гвардейский и два орудия. Во все время пребывания нашего в Париже часто делались парады, так что солдату в Париже было более трудов, чем в походе. Победителей морили голодом и держали как бы под арестом в казармах. Государь был пристрастен к французам и до такой степени, что приказал парижской национальной гвардии брать наших солдат под арест, когда их на улицах встречали, отчего произошло много драк, в которых большей частью наши оставались победителями. Но такое обращение с солдатами отчасти склонило их к побегам, так что при выступлении нашем из Парижа множество из них осталось во Франции.

Офицеры имели также своих притеснителей. Первый был генерал Сакен, который был назначен военным генерал-губернатором Парижа и всегда держал сторону французов. В благодарность за сие получил он от города, при выезде своем, разные драгоценные вещи и, между прочим, ружье и пару пистолетов, оправленных в золоте.

Комендантом Парижа сделали Рошешуара, флигель-адъютанта государева. Он был родом француз и в числе тех, которые во время революции оставили отечество свое под предлогом преданности к своему изгнанному и неспособному королю, но в сущности, как многие судили, с единственной целью миновать бедствия и труды, которые соотечественники их переносили для спасения Франции. Рошешуар делал всякие неприятности русским офицерам, почему и не терпели его. Он окружился французами, которых поддерживал и давал им всегда преимущество над нашими, так что цель государя была вполне достигнута: он приобрел расположение к себе французов и вместе с тем вызвал на себя ропот победоносного своего войска.

Наполеон находился в Фонтенбло, куда собралась его гвардия. Могли произойти еще большие беспокойства. Оставался, кроме того, у неприятеля еще разбитый корпус Мармона. Против него послан был сильный отряд войск. Против Наполеона же государь хотел сам двинуться со всей армией, почему были посланы офицеры для избрания лагерного места около Виль-Жюив (Ville-Juif), по дороге в Фонтенбло, верстах в четырех от Парижа, и для государя отведены были квартиры в Виль-Жюиве. В числе командированных на сей предмет офицеров находился и я; но ничего этого не состоялось.

Всем чинам французской армии были объявлены отставки и отпуска, и вскорости Париж наполнился французскими солдатами, как армии, так и гвардии. Контора, учрежденная для выдачи увольнительных билетов, помещалась на той же площади, на которой я квартировал (Place du Corps Législatif). Солдат приходило так много, что не успевали им в тот же день выдавать виды, и они проводили ночь на площади. Провозгласили королем французским Людовика XVIII, а Наполеона отвезли на остров Эльбу с титлом ex-empereur.[203]Прекратились беспокойства в народе, привезли короля, и союзные державы заключили с Францией мир.

У меня было мало занятий по службе. Однажды послали меня в Версаль, дабы расположить полки 1-й кирасирской дивизии на квартирах по селениям. Я поехал в Версаль с одним казаком, в тот же день сделал в префектуре дислокацию, роздал ее квартирьерам и остановился в городе на квартире. На другой день поутру префект прислал просить меня к себе, чтобы унять драку, которая сделалась между поселянами и австрийцами, в одном селении, лежащем верстах в двух от Версаля. Я потребовал небольшой отряд национальной гвардии, и мне дали 30 человек с поручиком, подпоручиком и барабанщиком и двух жандармов. Помещик того селения тоже поехал со мной, Вскоре увидел я селение, о котором шла речь, и человек до 30 австрийцев, которые около оного суетились. Мой поручик был немолодой человек, лысый, в очках и с красным султаном. Он воображал себе, что послан с целию немедленно напасть на австрийцев. На всякий случай я спросил, есть ли у людей боевые патроны?

– Nous en avons, monsieur, – отвечал он, – faut-il avancer et arranger d’une jolie manière ces pleutres d’Impériaux? En avant, mes camarades, marche![204]– С сим словом он вспыхнул и поскакал вперед, но я его воротил, заметив ему, что он не знает порядка военной службы, по коему младший должен повиноваться старшему, почему я строжайше запрещал кому-либо из отряда сходить со своего места.

К этой мере вынуждало меня замеченное расположение их броситься на ненавидимых ими австрийцев без всякого рассмотрения дела, тогда как, напротив того, мне французы нужнее были против поселян. В предупреждение нового порыва горячего поручика я взял его с собой, как равно и двух жандармов с владельцем. Я приехал в селение в то самое время, как вступал в оное отряд 40 гренадер австрийских, которых успели привести для усмирения поселян. Озлобленные австрийцы хотели тотчас же вступить в бой с собравшейся толпой поселян, но я их остановил, вошел в первый дом и начал расспрашивать, как дело было? Человек двадцать австрийских фурлейтов приехало за соломой на фуражировку. Поселяне заперли тот двор, на который они хотели идти; австрийцы начали разбирать стог хлеба, который стоял в поле близ сего двора, а поселяне, взобравшись на стену с ружьями, дали по ним залп и ранили двух. Австрийцы убежали, оставив на месте одного тяжелораненого; ударили в набат, вся деревня вооружилась, жители окрестных селений также взялись за оружие и бежали на помощь к дерущимся. Австрийцы со своей стороны известили о сем происшествии стоявший неподалеку отряд, и гренадеры их, как выше сказано, вступили в селение в одно время со мною.

Мэр встретил меня в своем красном шарфе и старался замять дело. Австрийцы окружили меня и требовали отмщения. Прежде всего приказал я принести раненого, осмотрел его и кое-как перевязал. Землевладелец, приехавший со мною, взялся лечить раненого на свой счет и велел принести нам завтрак. Я разыскивал между французами виновных, чтобы отдать их под стражу австрийцам, но австрийский офицер не того добивался: он соглашался все дело замять, если землевладелец даст ему денег; для сего он отозвал его в сторону и говорил с ним наедине, но, не зная по-французски, объяснялся с ним знаками. Однако хозяин, поняв цель цесарца, сказал мне о том. Когда я узнал о подлом домогательстве австрийского офицера, нисколько не заботившегося об умирающем, то я прекратил свое разыскание.