Они ели сочные мозамбикские креветки, которыми славился клуб, пили терпкое зеленое португальское вино и обсуждали развитие вооруженной борьбы, обещая друг другу поддержку и помощь товарищей.

Когда они поели, агент кивком подозвал одну из официанток. Та подошла и после недолгого игривого разговора взяла Мозеса за руку и через дверь в глубине бара отвела в свою комнату в конце коридора.

Через несколько минут к ним присоединился агент. Девушка тем временем караулила у двери, чтобы предупредить о неожиданном рейде колониальной полиции. Этот человек протянул Мозесу приготовленные для него путевые документы, небольшой тючок второсортной одежды и достаточно эскудо, чтобы Мозес мог пересечь границу и добраться до золотых шахт Витватерсранда.

На следующий день Мозес присоединился к сотне рабочих на железнодорожной станции. Мозамбик служил важным источником рабочей силы для золотых шахт, и деньги, которые зарабатывали его граждане, были значительным вкладом в экономику. Соответственно одетый, с подлинными документами, Мозес, неотличимый от стоящих в длинной очереди рабочих, сел в вагон третьего класса, и равнодушный португальский чиновник на него даже не взглянул.

Во второй половине дня они отъехали от побережья и поднялись во влажную тропическую жару лесистых холмов низкого вельда, а на следующее утро приблизились к пограничной станции Коматипорт. Когда поезд, дребезжа, медленно переправлялся по железному мосту через реку, Мозесу показалось, что он пересекает не реку, а большой океан. Его наполняла странная смесь отчаяния и радости, страха и ожиданий. Он возвращался домой, но его дом был тюрьмой для него и его народа.

Странно было снова слышать гортанный, резкий африкаанс; для слуха Мозеса этот язык, язык угнетателей, был тем более отвратителен. Чиновники здесь разительно отличались от вялых и нерадивых португальцев. Устрашающе сообразительные и деловитые, они пристально разглядывали его документы и резко расспрашивали на ненавистном языке. Однако Мозес уже скрылся за маской типичного африканца. Лицо его ничего не выражало, глаза были пустые: черное лицо среди миллиона черных лиц. И его пропустили.

Когда Мозес вошел в магазин на «Ферме Дрейка», Сварт Хендрик его не узнал. Мозес был в поношенной, плохо сидящей одежде и в надвинутой на глаза старой шапочке для гольфа. Только когда вошедший выпрямился и снял шапку, Сварт Хендрик вздрогнул и ахнул от удивления, потом схватил брата за руку и, нервно оглядываясь, потащил в маленькое помещение в глубине магазина, которое использовал как кабинет.

– За магазином следят, – возбужденно прошептал он. – Ты что, ничего не соображаешь? Зачем пришел сюда днем? – Только когда они оказались в кабинете и Хендрик запер дверь, он обнял Мозеса. – Часть моего сердца была потеряна, но теперь она вернулась.

Через перегородку кабинета он крикнул:

– Рейли, зайди ко мне сейчас же!

Когда его удивленный сын узнал своего знаменитого дядю, он склонился перед ним, взял ногу Мозеса и поставил себе на голову в знак подчинения великому вождю. Мозес с улыбкой поднял его и обнял, расспросил об учебе в школе и других занятиях и только тогда позволил выслушать приказ отца.

– Ступай к матери. Пусть приготовит еду. Целого цыпленка, много маисовой каши и галлон крепкого чая с сахаром. Твой дядя голоден.

До поздней ночи они оставались в закрытом кабинете Сварта Хендрика: им многое нужно было обсудить. Сварт Хендрик подробно рассказал о том, как идут дела, о положении в тайном союзе шахтеров, об организации «буйволов», потом сообщил новости о семье и близких друзьях.

Когда они наконец вышли из кабинета и направились в дом Сварта Хендрика, тот взял Мозеса за руку и провел в маленькую спальню, которая всегда ждала его. Когда он открыл дверь, с низкой кровати, на которой она терпеливо сидела, встала Виктория. Она подошла к мужу и, как мальчик до того, склонилась и поставила его ногу себе на голову.

– Ты мое солнце, – прошептала она. – С тех пор как ты ушел, я блуждала в темноте.

– Я послал одного из «буйволов» за ней в больницу, – объяснил Сварт Хендрик.

– Ты поступил правильно.

Мозес наклонился, поднял зулусскую девушку, и она застенчиво опустила голову.

– Утром еще поговорим.

Сварт Хендрик неслышно закрыл дверь, и Мозес пальцем приподнял подбородок жены, чтобы посмотреть Вики в лицо.

Она была еще прекраснее, чем он помнил, африканская луноликая мадонна. На мгновение он вспомнил женщину, которую оставил в Лондоне, и поморщился, сравнив ее влажную белую плоть, мягкую, как замазка, с блестящей кожей этой девушки, упругой и прохладной, как полированный оникс. Ноздри его раздулись, впивая острый африканский мускус, такой отличный от кислого запаха другой женщины, который та пыталась скрыть цветочными духами. Когда Вики смотрела на него и улыбалась, белки ее глаз и совершенные зубы светились и блестели на темном лице, как полированная слоновая кость.

Удовлетворив первую страсть, они весь остаток ночи лежали под толстым кароссом из шкурок даманов и разговаривали.

Мозес слушал рассказ Виктории о ее работе в его отсутствие. С другими женщинами она участвовала в марше на Преторию, чтобы вручить петицию новому министру по делам банту, сменившему доктора Фервурда, который стал премьер-министром.

Марш так и не дошел до «Юнион-билдинг». Полиция остановила его и арестовала организаторов. Виктория три дня и три ночи провела в тюрьме, но рассказывала о своих разговорах с судьей с таким юмором, словно читала из «Алисы в Стране Чудес», и Мозес смеялся вместе с ней. Обвинения в участии в незаконном собрании и призывах к насилию с нее были сняты, и Вики и остальных женщин выпустили.

– Но теперь я закаленный воин, – рассмеялась она. – Я окровавила свое копье, как зулусы старого короля Чаки.

– Я горжусь тобой, – сказал Мозес. – Но истинная битва еще только начинается…

И он рассказал ей – совсем немного – о том, что всех их ждало впереди. В мерцающем свете лампы Вики восторженно смотрела ему в лицо, и глаза ее сияли.

Они уснули, когда за единственным оконцем уже брезжил рассвет. Прижимая губы к его обнаженной груди, Вики спросила:

– Долго ли ты останешься со мной в этот раз, мой господин?

– Не так долго, как хотелось бы.

Он еще три дня провел на «Ферме Дрейка», и Вики была с ним каждую ночь.

Узнав о его возвращении, к нему потянулось много людей, и по большей части рвущиеся в бой молодые люди из «Umkhonto we Sizwe» – «Копья народа».

Кое-кто из старших членов Африканского национального конгресса, приходивших поговорить с Мозесом, уходили встревоженные тем, что услышали, и даже Сварт Хендрик заволновался. Мозес стал нетерпеливым и беспокойным. Вопросы бизнеса, повседневное руководство «буйволами» и шахтерским профсоюзом – ничто из этого его больше не интересовало.

– Он словно смотрит на далекий холм и ничего ближе не видит. Он говорит только о чужих людях в далеких землях, но разве то, что они думают или говорят, нам здесь важно? – ворчал Хендрик, разговаривая с матерью близнецов, единственным человеком, которому доверял. – Он с презрением относится к деньгам, которые мы заработали и сберегли, – для революционера, мол, деньги тлен, все принадлежит народу… – Сварт Хендрик замолчал, думая о своих лавках и пивных, о пекарнях и о принадлежащих ему стадах скота в резервациях, о деньгах на сберегательной книжке на почте и в банке белых людей, о наличных, которые он спрятал во многих тайниках, – кое-что даже закопано под полом там, где он сейчас сидит и пьет доброе пиво, сваренное его любимой женой. – Я не уверен, что хочу, чтобы все принадлежало народу, – задумчиво произнес он. – Народ – это скот, ленивый и глупый; чем он заслужил то, что я так долго зарабатывал в поте лица?