осторожности и об опасностях, о том, где и почему он находится, и что значит эта дорога с заснеженными полями по обе стороны от неё. Но тут же вспомнил, а вспомнив, разозлился — один раз он уже попался из-за беспечности, не оставлявшей его на пути в Киев. Один раз — это очень много. Чтобы погибнуть, достаточно ошибиться всего раз, но Илье повезло — свою первую ошибку он сумел исправить. Ему уже повезло, такое везение не повторяется.

— Что вы видите, ребе? — спросил Илья. Они проходили поворот, на котором осенью его задержали жандармы. Это воспоминание перебило остальные, и Илья уже не думал ни о молитве реба Нахума, ни о своем детстве.

— Ясно вижу течение времени.

Илья резко обернулся, и все три позвоночника старика гребёнкой прошли по его спине. Дорога была пуста и безлюдна, высоко над полями кружила большая хищная птица. Ответил бы просто, что позади никого нет, раздражённо подумал Илья.

— А теперь вижу, что ты не ходил в хедер, не учил лойшен койдеш. Ты вообще не еврей, мальчик. Ты советский гражданин еврейской национальности. Так это теперь называют?

— Немцам расскажете, кто здесь не еврей, когда они нас остановят, — буркнул Илья.

— Немцам это не интересно, они нам не судьи, а палачи. Палачу интересен только его топор. У них своё знание, а у нас своё, и только наше знание делает нас евреями. Чтобы ты понял, я расскажу про еврейское время.

— Нашли время.

— Перестань наконец ворчать, тебе ещё рано. Шагай и слушай, чему тебя не научили в советской школе… Возьмем немцев — немецкое время мчится из прошлого в будущее. Немцы рвутся вперёд на танках — иначе они не могут, потому что должны двигать свое время. Немцы говорят, что будущее — это их победы, но знать наверняка не могут ни они сами, ни мы, ни кто другой. Их время направлено в неизвестность. Советское время такое же, впереди один густой туман веры. Советские любят верить, не любят спорить и затыкают спорщикам рты. Туман должен быть густым и непроглядным, тогда о будущем можно рассказывать что угодно. Когда-нибудь в этом тумане они встретят немцев, обнимутся и поймут, что ближе у них никого нет.

— И только мы… Нет, раз я не еврей, значит, только вы знаете будущее.

— Мы знаем прошлое. Мы смотрим в прошлое, отвернувшись от наступающей тьмы. Это не мы идём вперёд, это время уходит назад, обтекая нас. Время течёт мимо, как эта дорога, как ветер, как солнечный свет. Когда ты спросил меня, что я видел — я видел его течение и наше недавнее прошлое. Ты спросил меня, потому что сам его видеть не мог, ты был устремлен вперёд.

— Гои идут вперёд, двигая время для евреев, а мы, то есть вы сидите в рюкзаке времени и смотрите в прошлое.

— Правда в этом есть, но её не больше, чем селедки в форшмаке, прости, что говорю о еде. Мы не просто смотрим в прошлое, мы обращены лицом к своему прошлому, и не отводим взгляд уже тысячи лет. Без созерцания прошлого нас бы не осталось, время стерло бы наш народ, развеяв память еще над долинами Вавилона. Мы сохранились только потому, что всматриваемся в свою историю, не упускаем из виду самые мелкие детали, рассказываем всё, что помним и записываем, читаем и опять рассказываем.

— Ребе, не хочу вас огорчить, но все народы знают свою историю.

— Ничего они не знают, потому что смотрят вперёд и не видят того, что за спиной. Не желаю знать, даже спрашивать не стану, какой истории учили тебя, но это точно была не история Авраама и Сарры, это была не наша история. Человек — то, чему он научился, и поэтому ты не еврей, но ещё можешь им стать.

Последняя фраза тоже была знакома Илье, но на этот раз воспоминание лежала намного ближе, в совсем недавнем прошлом. Он вспомнил военкома Мельникова, замполита 159-й, но времени понять, почему именно его, уже не было. Они миновали поворот на Новую Диканьку, и, чуть не доходя до моста, Илья разглядел тропу, на которую осенью вывел его неСавченко.

7.

Наталка держала двор в безупречном порядке. Снег у неё был расчищен, дорожки к погребу и сараю посыпаны сухим песком. Во всём угадывалась мужская рука. «Это что же, Рувим так хозяйничает?» — спросил себя Илья, и ответ ему не понравился.

Учуяв чужих, загремел тяжёлой цепью, зло и басовито залаял пёс. Собаки в хозяйстве у Наталки прежде не было, Илья отлично это помнил.

Во всех переменах, во всех до единой, он видел знаки опасности. Их было много, так много, что уходить следовало немедленно, но уже звякнула клямка, приоткрылась дверь, и Наталка встала в проёме, настороженно разглядывая позднего гостя. По её отчуждённому взгляду Илья не мог понять, узнала ли его хозяйка дома, хотя и был уверен, что не узнать не могла.

— Здорово, Наталка! Как дела? Рувим дома?

Наталка не ответила, взгляд её тёмных глаз оставался непроницаемым.

— Привет тебе от Клавы Мишко. Видел её сегодня, — добавил Илья.

Пёс свирепел, рвался с цепи, будил и поднимал соседей с печей и лежанок.

— Ладно, заходи, — что-то решив для себя, разрешила Наталка.

— Нас тут двое, — сказал Илья, войдя в хату. Он поставил рюкзак на пол и начал его развязывать. — Рувима нет?

Наталка смотрела, как выбирается из рюкзака, садится на ослоне, распрямляя затёкшие ноги, реб Нахум, и молчала. Шевельнув занавеску на лежанке, показался знакомый Илье кот и тут же спрятался. Никаких следов присутствия в доме неСавченко Илья не видел — их не было. Зато он заметил другие — ящик с какой-то одеждой и сложенные сверху защитные галифе.

— Рувима нет. В январе застрелили, — наконец ответила Наталка.

— Как? Здесь? — растерялся Илья, но тут же понял, что не здесь, иначе Наталка не стояла бы сейчас перед ним и он не сидел бы в её хате.

— Пошел в Новые Санжары к одним людям. А что уж там случилось, я не знаю, и узнать не у кого. Нашли на дороге мёртвым и раздетым. Пішов Микола до Хоролу, как у нас теперь говорят. Вот и вся история.

— Лучше бы он со мной тогда пошёл, — не сдержался Илья, но слова эти были только словами, которые ничего не могли изменить. Да и кому известно, что лучше, а что хуже, даже если ответ иногда кажется очевидным.

— Теперь так, — холодным, казавшимся безжизненным голосом, продолжала Наталка, не отводя взгляда от реба Нахума. — Я не