В сказке Коллоди Пиноккио превращается в живого мальчика только тогда, когда понимает, что нужно чтить и ценить родителей, то есть тех, кто его создал. Если учесть, что папаша Джепетто выполняет здесь роль Бога-Творца, то мораль этой сказки, больше похожей на притчу, довольно прозрачна. И, надо признать, довольно универсальна [см., например: Бхагавати 1970]. Видимо, именно благодаря своей притчеобразности этот сюжет столь часто используется в современной массовой культуре, литературе, кинематографе.

Илл. 147

Среди фильмов, которые дают принципиально иную интерпретацию этого сюжета, можно отметить триллер «Злой Пиноккио» («Pinocchio's Revenge», 1996; см. цв. вкл. 16) К. С. Тенни и японский фильм «Пиноккио-964» («√¯964 Pinocchio», 1991), созданный на стыке киберпанка, фантастики и ужасов. Герой этого фильма – неутомимый сексуальный автомат, прошедший лоботомию, Пиноккио-964 сбегает от своих создателей и владельцев. В городе он находит склонную к шизофрении Химико, и вместе они пытаются выжить, ведь хозяева Пиноккио-964 направляют убийц, чтобы уничтожить его. Фильм наполнен физическим насилием и сексом и основной его темой является смысл взаимоотношений между мужчиной и женщиной.

Как видим, в современной массовой культуре, а следовательно и в массовом сознании наших современников, кукла ассоциируется с такими вещами как робот, андроид и клон, то есть с новейшими достижениями научно-технического прогресса. Но по сути дела речь идет об очень древних проблемах, над которыми задумывались еще много тысячелетий назад. Понять, полезен или вреден голем (робот) или клон, имеет ли он право на существование и чем он отличается от «настоящего» человека, особенно если предположить, что в будущем и то, и другое внешне будет мало от него отличаться – это, как уже было сказано, попытка ответить на сакраментальный вопрос, на который, например, стремятся ответить все религии: что такое человек и чем он отличается от животного или от собственного изображения, вырезанного из дерева или высеченного из камня?

Обращение к теме куклы позволяет поставить фундаментальные вопросы: в чем суть «человеческого»? Каковы наши отношения с тем, что дало нам жизнь – будь это Господь Бог, Мать Природа или просто наши грешные родители? Именно это делает тему куклы очень актуальной и востребованной. Однако проблема взаимоотношений между Творцом (Отцом, Богом-демиургом) и его творением остается по-прежнему фатально неразрешимой.

По словам Н. А. Бердяева, «человек менялся на протяжении своей исторической судьбы, он бывал старым и новым. Но во все времена, старые и новые, человек прикасался к вечности, и это делало его человеком. Новый же человек, который окончательно порвет с вечностью, окончательно прикрепится к новому миру, которым должен овладеть и подчинить себе, перестанет быть человеком, хотя и не сразу это заметит. Происходит дегуманизация человека. Ставится вопрос: быть или не быть человеку, не старому человеку, который должен преодолеваться, а просто человеку. Со времени возникновения человеческого самосознания, открывающегося в Библии и в древней Греции, никогда еще с такой остротой и глубиной не ставилась эта проблема. Европейский гуманизм верил в вечные основы человеческой природы. Эту веру он получил от греко-римского мира. Христианство верит, что человек есть творение Божие и несет в себе Его образ и подобие, что человек искуплен Сыном Божиим. Обе веры укрепляли европейского человека, который считал себя человеком универсальным. Ныне вера эта пошатнулась. Мир не только дехристианизируется, но и дегуманизируется. В этом вся острота вопроса, перед которым ставит нас чудовищная власть техники» [Бердяев 1933, с. 31].

История куклы – это «история возвращений», постоянного возобновления архетипических представлений о сущности Бога и человека. Логика этих «возвращений», по-видимому, является универсальной. Об этом хорошо сказал в свое время М. Элиаде: «Диалектика иерофаний допускает перманентное спонтанное и интегральное открытие вновь всех религиозных ценностей, каковы бы они ни были и на какой бы исторической стадии ни находились открывающие их вновь индивид и общество. История религии может, таким образом, быть в конечном счете представлена как драма утраты этих ценностей и обретения их вновь, утраты и обретения, которые никогда не бывают – и не могут быть – окончательными [курсив Мирча Элиаде – И. М.]» [Элиаде 1999а, с. 420].

В этом смысле, по-видимому, вполне оправдан скепсис Ж. Бодрийяра, заметившего, что «человек, пожалуй, никогда не сумеет сделать выбор между прометеевским проектом переустройства мира, требующим поставить себя на место Отца, и иным проектом – обрести благодать происхождения от некоего первородного существа» [Бодрийяр 1999, с. 93].

Кукла изначально «мертва», она зримое воплощение механицизма, чего-то бездушного и ходульно-нелепого. Собственно образ куклы всегда возникает там и тогда, где и когда необходимо выразить идею предопределенности и рока. Человеческая сущность в образе куклы подвергается любым (магическим, обрядовым, игровым) воздействиям и манипуляциям, и нет ничего, что могло бы этому противостоять. Здесь бессильны даже строжайшие табу, налагаемые на подобные манипуляции, ибо они все равно нарушаются в «тайной» магической и оккультной практике. И это понятно, ведь речь идет о самых сокровенных и пристрастных интересах. Любовь и смерть, страх и жажда обладания не знают преград.

Вместе с тем, как уже отмечалось выше, кукла наделяется нами чертами одушевленности и «плотскости». Бездушная болванка в глазах ее обладателя имеет все признаки одухотворенности. Общаясь с куклой, мы реанимируем в себе пережиточные формы анимизма и фетишизма. По-видимому, этим мотивированы опасения, что, играя «не в те куклы», дети «усваивают основы языческого мировоззрения» или «испытывают тлетворное влияние пошлой буржуазной и мещанской среды». А поскольку упразднение куклы как таковой невозможно (об этом свидетельствует история мировой культуры), каждый раз при кардинальных социокультурных и идеологических трансформациях возникает необходимость в модернизации этой вещи. Об этом свидетельствует эволюция куклы в культуре от палеолитических «венер» до ритуальных фигурок в современном культе вуду, от костюмных кукол XVIII века до Барби [Evolution 1970; Buchholz 1983; Найден 1999; Го ралик 2005; и др.]. Поэтому можно утверждать, что история куклы в культуре – это материальное отражение социальных и общественных изменений и процессов, их своеобразное предметно-символическое воплощение.

В силу указанных выше причин кукла поразительно быстро реагирует на все, происходящее вокруг нас, отражая новейшие социальные и идеологические доминанты и трансформируясь под их напором. Идеологизированная эпоха 30-х годов XX в. порождает, к примеру, куклу-«делегатку» в красном пролетарском платочке, изготовленную в духе времени по вполне традиционной технологии. «Знаю, рассказывали вот, что была у мамы сшитая кукла – „делегатка“, ей домработница сшила. У неё был красный платок и нарисованное химическим карандашом лицо. И вот она ею очень дорожила» [ЛА МИА, г. Новоанненский Волгоградской обл.].