Специфика советских и российских социокультурных и имиджевых стратегий с использованием образа куклы. В Советском Союзе основным направлением социокультурного программирования было формирование положительных имиджей различных профессий. В истории советской игрушки известны куколки «красноармейца» или «комиссара» в буденовке, «рабочего» и «работницы», «доярки», «космонавта» [Советская игрушка; Костюхина 2008, с. 78–137]. В 1948 г. по эскизам художников Е. Е. Борисовой и М. Н. Бартрам были изготовлены куклы, изображающие людей разных специальностей, профессий и занятий, облаченные в соответствующие костюмы и снабженные профессиональными атрибутами. Куклы «Шахтер», «Врач», «Физкультурница», «Пограничник», «Летчик», «Суворовец», «Нахимовец», «Школьница» и др. были запущены в массовое производство и закупались детскими учреждениями для формирования у детей позитивного отношения к соответствующим профессиям [Россихина 1950, с. 22].

Важную роль в формировании социокультурных стереотипов играли и отдельные кукольные персонажи, герои детских книжек – Незнайка, Шустрик, Мямлик, Чебурашка [Веселые человечки 2008; Борисов 2008]. Среди тех, кто за последние почти полтора века оказал сильное влияние на детские умы, можно назвать героя сказки Карло Коллоди о деревянном человечке Пиноккио (см. «К дилемме божественного в человеке и человеческого в божестве»), которая советским и российским читателям больше знакома в изложении А. Н. Толстого [Петровский 1986; Вдовенко 2007, с. 23–46]. Его Буратино – один из самых популярных в России персонажей детской литературы.

Римейки образа Буратино встречаются в воспоминаниях носителей традиции, детство которых пришлось на 1920–30-е годы. «У меня первая кукла была деревянная. Папа выстругал из полена. Кукла большая была – сантиметров двадцать. Может быть, он про [папу] Карла этого уже и знал. А я ещё не знала. Вот у меня три старшие сестры были, на семь лет старше меня. И они как-то со мной не очень занимались в смысле игры там, развлечения. Потому что они уже были „невесты“ или „барышни“, как все называли тогда. Да. Ну а папа вот мне эту куколку выстругал. Он дома просто занимался столярным делом – это хобби у него было. Голова у нее была круглая, голенькая. Лицо, помню, было нарисовано. И ног не было. Да. Ноги заменяла подставочка. Да. Папа её, я помню, стёклышком чистил, чтоб я не занозила руки себе. Вот такая вот была куколка…» [ЛА МИА, с. Пушкино Добрынинского р-на Воронежской обл.].

Если говорить о художественных произведениях, главными персонажами которых являются куклы, то в истории русской культуры есть еще один бесспорный бестселлер, оказавший несомненное влияние на формирование мировоззрения носителей русской культуры: балет «Щелкунчик» П. И. Чайковского по мотивам сказочной повести Э. Т.-А. Гофмана «Щелкунчик и мышиный король» [Гофман 2008], на основе которых снят ряд анимационных и художественных фильмов [Щелкунчик 1973; Принц Щелкунчик 1990; Щелкунчик – принц орехов 1999; Барби и Щелкунчик 2001; Щелкунчик 2004]. В центре этой сказочной истории повествование о мальчике, превращенном злой королевой Мышей в деревянную игрушку – Щелкунчика. Семилетней Кларе (Мари, Маше) вручает Щелкунчика в качестве рождественского подарка ее крестный часовой мастер Дроссельмеер. Чтобы снять заклятие, Щелкунчик должен завоевать любовь Клары и сразить злобного мышиного короля.

В русской литературе для детей известны вариации этого сюжета, например, сказка «Игрушки и их враги», публиковавшаяся в начале ХХ века в детском журнале «Задушевное слово» [Игрушки и их враги 1900–1917], и сказка А. Н. Толстого «Прожорливый башмак» [НКРЯ: Толстой 1917–1924].

Тема населенного крошечными обитателями игрушечного города с миниатюрными жилищами, обозначенная в сказке Гофмана, получила отражение в повести Александра Вельтмана «Не дом, а игрушечка!» (1850 г.) [РИП 1986], основанной на реальной истории близкого друга А. С. Пушкина П. В. Нащокина, который в начале 1830-х гг. задумал сделать миниатюрную копию своего дома, который в настоящее время экспонируется в Доме-музее А. С. Пушкина в Санкт-Петербурге. Над созданием «Маленького домика» П. В. Нащокина трудились самые лучшие мастера того времени. До наших дней из обстановки игрушечного дома дошло свыше трехсот предметов. Пушкин постоянно интересовался «постройкой» домика и писал о нем жене всякий раз, когда бывал в Москве у своего друга и замечал в игрушечной обстановке какую-нибудь новость, например, фортепьяно, «на котором играть можно будет пауку». В письме от 4 мая 1836 года. Пушкин восторженно восклицает: «Домик Нащокина доведен до совершенства – недостаёт только живых человечков!» [Назарова 1999]. Идея кукольного домика была явно скопирована П. В. Нащокиным с распространенных в Западной Европе уже в XVII веке игрушечных моделей [Steiger 2002, s. 110–123] и продолжила свое существование в русской культуре. В конце XIX века в Гостином дворе в Петербурге был выставлен кукольный дом, в котором дети при желании могли поиграть. Образ игрового домика постоянно возникает и в детской литературе XIX–XX веков [Костюхина 2008, с. 62–69], а затем возвращается к нам в виде домика Мальвины из «Золотого ключика» А. Н. Толстого.

Спецификой советского понимания сюжета о «деревянном мальчике» является то, что в киносказке А. Птушко «Золотой ключик» (1939), так же как и в тексте А. Н. Толстого, в отличие от сказки К. Коллоди, деревянный мальчик в финале не оживает. Морализаторская сторона книги К. Коллоди, которая по сути является романом воспитания, состоит в том, что, усвоив основные ценности европейской (христианской) цивилизации, любой, даже «деревянный» человечек в конечном счете может стать «настоящим». Этот посыл был направлен не только по отношению к социально неполноценным, несформировавшимся гражданам (детям), но и к представителям «низших» сословий, а также к представителям народов, которые в то время причислялись европейцами к «примитивным, недоразвитым» племенам. В таком контексте куклы достаточно устойчиво ассоциируются с теми, кого в советское время было принято относить к «угнетенным классам или народам».

Илл. 150

Илл. 151

В этом смысле очень показательна предлагаемая советскими авторами трактовка финала о Пиноккио (Буратино). Как указывает И. В. Вдо-венко, Буратино у А. Н. Толстого и А. Птушко не оживает, он остается деревянным мальчиком, в компании других кукол открывающим с помощью золотого ключика дверь в собственный волшебный мир, воплощенный в образе театра и «очаровательного сада» на его сцене, что отражает характерное для советской утопии сочетание счастливого коммунистического будущего с христианским образом прекрасного рая. Тем самым, по словам И. В. Вдовенко, «вчерашняя кукла борется с самим „естественным порядком“, при котором „ключи от счастья“ принадлежат не куклам, а кукловодам» [Вдовенко 2007, с. 41]. Интересно, что аналогичную трансформацию претерпевает и сюжет гофмановского Щелкунчика в советской постановке балета П. И. Чайковского, где Щелкунчик в финале не превращается в человека. В последней картине (9 картина 3 акта) Маша, проснувшись, видит у постели куклу – Щелкунчика, а все основные события – войну с Мышиным королем, превращение Щелкунчика в принца, путешествие в сказочную страну – Маша видит во сне. Гофмановская «карамельно-леденцовая» кукольная страна в советской редакции превращается в «прекрасный сад».