пройти к месту назначения незамеченными. Но тут вопрос… Сколько мы сможем пройти при таком ветре? И это хорошо что он тёплый, если бы был холодным…

Движемся по компасу. Залегая в укрытиях, сверяемся с картой. Помогает слабо. При каждой такой проверке, понимаем что слегка сбиваемся с курса. Корректируем маршрут и по пояс в снегу ползём дальше. А ещё… Я, Никифоров и Горчаков, замечаем что ветер странно пахнет. И пахнет всё сильнее и сильнее и это не газ. Горчаков в этом деле специалист и с уверенностью заявляет что отравляющих газов, пахнущих сгущённым молоком, корицей и мятой, просто не существует.

Он врёт. Ветер не только пахнет, от него во рту чувствуется привкус железа и это не хорошо. Горчаков, просто успокаивает нас, на самом деле, это поход в один конец. Хотя…

— Нестерова, командуй привал, — кричит мне в ухо капитан. — Дальше не пройдём. Снега слишком много.

— Никифоров! — пытаясь перекричать Ветер зову зама. — Двигай к тому камню.

Здоровенный Ваня, большой как великан, сразу всё понимает. Вырывается вперёд и пробивая дорогу уходит к валуну. Там скидывает рюкзак, снимает с пояса топорик и рубит ёлочки. Подоспевшие бойцы начинают строить убежище и как раз вовремя. Становится ещё теплее, ветер усиливается. Мокрый снег начинает облеплять… Практически мгновенно облепляет убежище. Забираемся внутрь… Горчаков включает фонарики, бойцы разводят небольшой костёр и с явным страхом слушают завывания ветра.

— Нда, попали, — обводя нас взглядом вздыхает Горчаков. — Закон подлости. Так, ребята. В такую непогоду идти — самоубийство. Пока отдыхаем. Давайте, перекус и спать. Савин, харчи доставай, Лавриненко, чаю для обогрева организуй. Нестерова, давай сюда.

Пока бойцы не понимая с чего капитан НКВД такой заботливый достают тушёнку и котелки, пододвигаюсь ближе к капитану, который. Приложив палец к губам, Горчаков протягивает мне компас. Беру, смотрю и не верю глазам. Стрелка медленно поворачивается.

— Это…

— Или северный полюс движется, или там что-то непонятное, — хмурясь выдаёт Горчаков. — Вообще какая-то не такая операция. Странный ветер, компас с ума сошёл. Аномалия…

— Мы в горах, может залежи железа?

— Залежи не двигаются, — качает головой капитан. — Нестерова, не хочу тебя расстраивать, но боюсь что мы совсем не там куда шли. Хорошо если это началось недавно, а если… Провал, ё-моё.

— Что делать будем?

— Геройствовать и рисковать вами я не намерен. Успокоится буря — узнаем где мы и если что пойдём обратно.

— А задание?

— Придётся отложить.

— Непривычно слышать такое от…

— От капитана НКВД? — смотрит на меня Горчаков. — Ну, пока время есть, рассказывай почему так. Ах да, мы же звери. Мы расстреливаем по малейшему подозрению, не разбираясь, а просто так.

— А разве не так? — спрашивает Никифоров.

— Представь себе нет, — смотрит на него Горчаков. — Каждый случай подробно разбирается и расследуется. Да мы безжалостно казним, но кого? А я скажу. Трусов, воров, предателей и засланных диверсантов. Всех тех кто хлеще немцев уничтожает нас — защитников родины.

— Сёмин в чём был виноват? — двигается ближе Никифоров. — В чём?

— В том что он создал целый культ, — мрачно отвечает Горчаков. — Озарение ему приснилось. Начал о богах говорить, бойцам спасение обещал. В таких условиях, за неделю вокруг него десять человек собралось. А сколько бы собралось за месяц? И знаете что они хотели? Бросить оружие и уйти. Они думали что убивать, даже в целях защиты родины, такое себе занятие. Говорили мол зло порождает зло. Мы за мир. А потом?

— А что потом? — округляет глаза Никифоров.

— Санитарку, тёмненькую такую, Леночку, помните? Помните, такую трудно забыть. Эти твари, принесли её в жертву. Увели в сторону, заманили и горло перерезали. Теперь сравни, Ваня. Сколько жизней спасла Леночка и как поступил Сёмин. Сравнил? А теперь скажи, что мне надо было с ним делать? По рукам надавать и в угол поставить? Но дальше больше. Капитан Грачев, начальник продсклада. Урезал, сука, паёк. Солдатики мясо вообще не получали. А знаете куда он всё это девал? Не знаете. Он предлагал девушкам, за тушёнку, сахар или ещё что-нибудь, прийти к нему в блиндаж и купить. А рассчитаться предлагал собой. А вокруг война, голод, страх. И что, мне с этой мразью воспитательные беседы проводить? Ты хоть знаешь скольких женщин он вот так унизил? А теперь скажи, Ваня, сам бы как поступил? Поставь себя на моё место и скажи. Что бы ты сделал? И это не единичные случаи, это только верхушка и не самые вопиющие инциденты.

— Извините… — опускает голову Никифоров.

— Да было бы за что, — улыбается Горчаков. — Молодой ещё, да и всей картины не видишь. НКВД для тебя зло и в чём-то ты прав. Методы наши добротой не отличаются. Но ты сам пойми, для тебя враг впереди, а для меня повсюду. Не будь нас, поверь мне, стало бы хуже. Разворуют, сбегут, предадут, поверят пропаганде и пойдут искать спасения. Не все такие орлы как вы, есть и трусы, и малодушные. Есть даже те, кто сейчас нажиться пытается. Так всё, ужинайте и отдыхать. Я постерегу.

Спорить с капитаном никто не собирается. Бойцы разливают по кружкам чай, хрустя сухарями с восхищением пробуют тушёнку. Теперь на Горчакова смотрят с уважением. Потому как примеры он привёл самые убедительные. И мы, конечно, сами понимали что без таких как он станет ещё хуже. Но слухи и страх… Никто не хочет быть расстрелян за малейшую провинность. Хотя, теперь становится понятно, что провинности совсем не маленькие.

— Нестерова, Рита, — показывая мне компас вздрагивает Горчаков. — Смотри. Мне это не кажется?

— Нет, — глядя как стрелка вращается киваю. — Это… Как это?

— Запах, — глубоко вдыхая шепчет Горчаков. — Чувствуешь? Сильнее становится. Во рту сладость, на языке. Сладость, металлический привкус и…

— Апельсины, — шепчет Никифоров. — Точно. Свежие такие. Как будто-то дольку разжёвываешь и молоком запиваешь, сладким.

— Сгущённым, — поднимает палец Горчаков. — Да, Рита?

— А что такое апельсины?

— Фрукты такие. Так, всем отдыхать, — глядя на компас стрелка которого совсем взбесилась шепчет Горчаков.