Рех так нервничал, что даже стал меньше походить на Бакенсети. Он стал ещё меньше ростом, глаза сидели ближе друг к другу и, главное, эти уши! Ему нельзя появляться перед людьми без парика. Даже удивительно, что никто из жительниц «Дома женщин» не засомневался в его подлинности за все эти годы. Да он совсем почти не похож, если глядеть на него не походя! Но стоило Птахотепу сделать такой вывод, как он с удивлением узнал, что Рех, утратив от переживаний часть внешнего сходства с князем, приобрёл с ним значительное внутреннее сходство. Рех жалобно попросил верховного жреца подыскать ему кого-нибудь, кто мог бы заменить его в ночных делах, ибо он не может более входить к женщинам дворца, как делал это прежде.

— Почему? — удивился первосвященник.

Оказалось, что двойник утратил всю свою чрезвычайную мужскую силу, в чём, помимо внешнего сходства с Бакенсети, и состояла главная его ценность.

— Как же это произошло и когда?

Рех сообщил, что виною всему, по его мнению, был Апоп. Это случилось в то ужасное утро, когда был ужален Мериптах. Апоп заставил двойника облачиться в княжеское одеяние и посадил рядом с собой в полутёмной зале. Так он и сидел половину страшного дня, пока к ним вводили по одному дворцовых челядинцев. Царь был вкрадчив, и от этого особенно страшен. Он говорил негромко, но от его слов сворачивалась кровь в жилах. Он отправлял людей на смерть, не моргнув глазом, и только оскаливался при этом.

— Я вспотел от страха так, что сидел в луже собственного пота.

Вечером того же дня он обнаружил, что перестал быть мужчиной. Госпожа Аа-мес пришла к нему отпраздновать победу, но он притворился пьяным до полусмерти. Несколько следующих дней её сдерживало недомогание, связанное с беременностью. А потом ему пришла в голову удачная мысль. Он сказал, что ему следует обучиться правильному княжескому поведению во время церемоний, иначе он будет разоблачён. Заниматься этим можно было только по ночам. И потребовалась для этого не одна ночь, ибо дневная роль князя слишком отличается от ночной своею сложностью и замысловатостью.

Но так или иначе Рех понимал, что всё откроется и что его ждёт тогда? Поэтому он и вступил в заговор.

Птахотеп обещал позаботиться о нём, хотя при этом внутренне лишь посмеивался. История получилась забавная.

Но очень скоро верховный жрец обнаружил, что смеяться рано и не нужно. Ему казалось, что он посадил Мериптаха в непроницаемый мешок, и пока он сидит там, он надёжно отобран у мира. И, пока он там, можно будет спокойно и неторопливо придумать, каким образом использовать мальчика во славу Мемфиса и Птахова храма. Оказалось, что мешок его со многими щелями. Тонкие струйки слухов просачивались в город, хотя никто не был пойман на прямом предательстве. Бесте и Азиме были удушены, Нахт и Хуфхор одарены, Рех исправно высиживал все церемонии, но дворец тихо кипел неприятными разговорами. Служанки, флейтистки, лютнистки и вышивальщицы, отгоревав по своей госпоже, удивлённо гадали, а где Бесте и Азиме, почему Нахт и Хуфхор вдруг сделались так заносчивы и облачились в столь ослепительные одеяния.

И главное — недоумевал «Дом женщин». Там понимали, что можно горевать по своей супруге, но не до такой же степени, чтобы отказаться от ночных наложниц!

Птахотеп, регулярно бывая во дворце, почувствовал изменение дворцовой атмосферы. Стал меняться и городской воздух. В гарнизон прибыли ещё четыре конные сотни и началось укрепление цитадели. Сотник Андаду, всегда казавшийся верховному жрецу всего лишь простоватым и исполнительным служакой, стал обнаруживать и другие качества. Как ни крути, стояла погода войны, а в такие времена обостряются все чувства, и первым — подозрительность. При личных встречах с его святейшеством он сделался почти груб, всё время задавал неприятные вопросы и мучил намёками. Не скрывал, что старается разгрести завалы тайн, что с годами воздвигаются вокруг всякого храма. Птахотеп понял — азиат собрал базарные бредни и теперь размышляет, стоит ли им верить. Скоро он напрямую спросит: где Мериптах? Верховный жрец отлично видел, что с каждым днём всё больше и больше раздражает сотника своей уклончивостью, своими ловкими уходами от объяснений. Андаду начинает считать, что от него не просто что-то скрывают, но и, пожалуй, над ним издеваются.

Положение, таким образом, становилось нешуточно опасным.

Кроме того, верховный жрец обнаружил, что у него не появляется никаких здравых мыслей насчёт того, как всё же ему использовать подарок судьбы в виде княжеского сына. Как он не поворачивал в своём воображении доску той великой игры, что разворачивалась сейчас в царстве Черной Земли, для маленькой, остроплечей фигурки не находилось никакого полезного хода. В Мериптахе таилась сила, способная перевернуть всю картину сталкивающихся сил, но где взять руку, которая смогла бы оторвать его от доски и поставить в нужное место. Птахотеп подолгу смотрел на свою пухлую, короткопалую лапку, вздыхал, всё отчётливее осознавая, что сын князя Бакенсети из подарка судьбы превращается в обузу.

От него надобно избавиться!

Причём срочно!

Отдать сотнику?

Невозможно. Сразу по нескольким причинам. Во-первых, противно. Во-вторых, он слишком долго обманывал Андаду, и тот понял, что его обманывают, так что, даже внезапно получив мальчика, он отомстит тому, кто его выдал, предварительно посмеявшись. Обвинит, например, в укрывательстве. Кроме того, выдача будет признанием слабости, чего в отношениях с азиатами показывать нельзя ни в коем случае. Это может кончиться крахом и для храма, и для верховного жреца.

Да, избавиться придётся!

Это Птахотеп решил в тот момент, когда стало известно, что толстяка Тнефахта вызвали в расположение конного гарнизона.

Что значит избавиться?!

Убить или перепрятать.

Ну, убить. Убить единственного законного претендента на мемфисский трон. Беззащитного ребёнка, столько выстрадавшего. Доверившегося ему мальчика.

Кроме того, кое-что пугало Птахотепа ещё больше, хотя он себе в этом и не признавался, — убийство может вскрыться, и тогда можно попасть под гнев Апопа, а это не гнев Андаду.

Что же делать? Верховный жрец был близок к панике, когда вдруг ему доложили о прибытии в город воина Хетепни-птаха, то есть Небамона. И великолепное решение немедленно прорисовалось в голове Птахотепа.

Ближе к вечеру следующего дня во двор, где Мериптах ел и грезил, вошли четверо. В руках у них были короткогорлые сосуды, кисточки, куски ткани. Они велели мальчику встать. Среди этих четверых был невысокий, сухощавый человек с жёсткими чертами лица и резкими, решительными движениями. Одет он был не как воинский начальник, а скорее как храмовый писец, но командовал именно как офицер. Он приказал людям с кувшинами и кисточками начинать, и они тут же приступили.

На вопрос мальчика, что с ним делают, Хетепни-птах ответил, что в городе становится опасно. Даже защита храма может не охранить его.

— Мы увезём тебя и спрячем в самом надёжном месте.