ни звучало, нужно все же согласиться, что война была бы не самым неподходящим средством для установления крайне желательного «вечного» мира, поскольку она в состоянии создать такие огромные объединения, внутри которых сильная центральная власть делает невозможными дальнейшие войны. Но тем не менее война не годна для этой цели, ведь результаты завоевания, как правило, недолговечны; заново созданное объединение снова распадается чаще всего из-за недостаточной сплоченности насильственно объединенных частей. Кроме того, доселе завоевания приводили к отдельным объединениям, даже если они были более крупного размера, конфликты между ними тем более требовали силового решения. Таким образом, результатом всех этих военных потуг оказалось только то, что человечество сменило бесчисленные и к тому же беспрерывные малые войны на редкие, но гораздо более опустошительные большие войны.

Обратившись к нашей современности, получим совершенно такой же результат, к которому Вы пришли более коротким путем. Надежное предотвращение войны возможно лишь тогда, когда люди объединятся для учреждения одного центрального правительства, которому будет передано право выносить приговор во всех случаях конфликтов интересов. В данном случае явно соединяются два требования – создается некая самая высшая инстанция, она наделяется необходимой для этого властью. Только одно без другого бесполезно. Лига Наций была задумана такой вот инстанцией, но другое условие не было соблюдено. У Лиги Наций нет собственной власти, она могла бы получить ее, если бы члены нового объединения – отдельные государства – уступили бы ее ей. В настоящий же момент у подобного акта слишком мало перспектив. В данном случае институт Лиги Наций оказался совершенно непонятным, если бы не было известно, что имела место попытка, на которую в истории человечества отваживались нечасто, – возможно даже, что в таких масштабах – никогда. Это учреждение являет собой попытку заработать авторитет, то есть требующее подчинения влияние, обычно основанное на обладании силой, с помощью апелляции к некоторым идеальным представлениям. Мы уже знаем, что сообщество сплачивают две вещи: давление насилия и эмоциональные связи его членов (с точки зрения техники, называемые идентификациями). В случае отсутствия одного фактора второй из возможных способов в состоянии сплотить общество. Подобные идеи, естественно, приобретают значение только тогда, когда они выражают важные сходства этих членов. В таком случае возникает вопрос, достаточно ли они сильны. История учит нас, что они действительно оказывают подобное воздействие. Например, идея панэллинизма, то есть сознание, что они, греки, чем-то лучше живущих вокруг варваров (это нашло весьма заметное выражение в амфиктиониях, в оракулах, в торжественных представлениях), были достаточно сильны, чтобы смягчить обычай ведения войны между греками. Однако, само собой разумеется, не были способны предотвращать военные столкновения между отдельными частями греческого народа, более того, им ни разу не удалось помешать какому-то городу или союзу городов объединиться с врагом, персами, во вред сопернику. Столь же слабо христианское чувство общности, бывшее все же достаточно мощным, не препятствовало в эпоху Возрождения малым и большим христианским государствам призывать султана на помощь в войнах друг с другом. Даже в наше время отсутствует идея, способная претендовать на обеспечивающий сплочение авторитет. Более того, слишком очевидно, что завладевшие сегодня народами национальные идеалы побуждают их к противоположным действиям. Есть люди, предсказывающие, что с войнами может покончить лишь всеобщее распространение большевистского способа мышления, но в любом случае и от достижения такой цели мы сегодня весьма далеки, да, вероятно, она вообще достигалась только после ужасных гражданских войн. То есть похоже, что попытки заменить реальную власть властью идей сегодня все еще обречены на провал. Ошибаются в расчетах, когда не учитывают, что сначала право было грубым насилием, да и сейчас оно не может без него обойтись.

Теперь я могу прокомментировать еще одно Ваше утверждение. Вы удивляетесь, что людей так легко воодушевить на поддержку войны, и допускаете, что в них действует нечто – влечение ненавидеть или уничтожать, навстречу же ему идут соответствующие подстрекательства. Опять-таки полностью с Вами соглашусь. Мы верим в существование подобного влечения и как раз в последние годы старались изучить его проявления.

Разрешите мне в связи с этим изложить фрагмент учения о влечениях, к которому мы пришли в психоанализе после многочисленных проверок и колебаний. Мы предполагаем, что у человека присутствуют влечения двух видов: либо такие, которые призваны людей сохранять и объединять, – мы называем их эротическими (вполне в духе понимания Эроса у Платона в «Пире») или сексуальными (при осознанном расширении общеупотребимого понятия «сексуальность»), и другие, направленные на разрушение и убийство, которые мы называем агрессивными или деструктивными. Как Вы понимаете, это, собственно говоря, лишь преображение широко распространенной противоположности Любви и Ненависти, которая как-то сопряжена с полярностью притяжения и отталкивания, играющей известную роль в Вашей области знаний. Теперь позвольте нам не слишком торопиться с введением таких оценок, как «добро» и «зло». Одно из упомянутых влечений так же необходимо, как и другое. На основе взаимо- и противодействия этой пары формируются все проявления жизни. В таком случае похоже, что вряд ли какое-то из влечений одного вида способно действовать изолированно, оно всегда связано (мы бы сказали сплавлено) с определенной частью другого влечения, которое либо меняет цель, либо при определенных обстоятельствах делает ее всего лишь достижимой. Так, например, влечение к самосохранению явно обладает эротической природой, но именно оно нуждается в дополнении агрессивностью при осуществлении своей цели. Точно так же направленное на объект влечение любить требует дополнения влечением владеть, если оно вообще должно обладать своим объектом. Именно трудность выделить два вида влечений в их внешних проявлениях очень долго препятствовала их познанию.

Если Вы последуете за мной чуть дальше, то узнаете, что в человеческих действиях можно выявить еще одно осложнение, но уже иного рода. Крайне редко действие является продуктом возбуждения единственного влечения, которое само по себе и для себя состоит из Эроса и деструкции. Чтобы действие стало возможным, требуется несколько одинаковым образом настроенных мотивов. Один из Ваших коллег уже знал это, имеется в виду проф. Г. К. Лихтенберг, преподававший в период нашей классики физику в Геттингене, однако вполне возможно, что психологом он был не менее значительным, чем физиком. Он изобрел розу мотивов, поскольку утверждал следующее: «Побудительные причины, исходя из которых люди что-то совершают, можно расположить как 32 ветра на компасе и формировать их названия сходным образом: хлеб – хлеб – слава или слава – слава – хлеб». То есть когда человека призывают на войну, то целый ряд мотивов у него могут откликнуться – одобрительно-благородные или вульгарные, те, о которых громко говорят, и те, о которых помалкивают. У нас нет никакого повода все их